Вечер 9-го ноября 1989 года: сотни людей танцуют на Берлинской стене – одном из самых ярких символов политической иконографии 20-го века. Совершенно незнакомые люди с востока и запада падают в объятия, вся Германия охвачена пылом энтузиазма, словосочетание «Мы – один народ» становится главным лозунгом падения Берлинской стены и воссоединения Германии.
Спустя три десятилетия, различия между востоком и западом Германии все чаще оказываются в центре внимания немецкой общественности: большинство западных (69 %) и восточных немцев (74 %) по-прежнему видят их1. В связи с электоральными успехами правопопулистской партии АДГ на территории бывшей ГДР все больше журналистов, ученых и политиков задаются вопросом, удалось ли достичь единства Германии на самом деле.
Различия между востоком и западом нередко объясняются восточногерманским прошлым: социализация при репрессивной диктатуре Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) якобы закрепила сформированный в условиях авторитаризма менталитет восточных немцев на десятилетия вперед. Говорят также и о шоке от капитализма в период потрясений в 1990-е годы, который многие граждане ГДР не смогли преодолеть2. Наконец, согласно еще одной точке зрения, причина в том, что Восточная Германия не пережила революцию 1968 года, в то время как в Западной Германии она привела к глубоким изменениям в ценностях.
Хотя такие объяснения и содержат важные догадки о различиях между востоком и западом, ряд ученых отмечают, что таким образом проблема нередко упрощается – не в последнюю очередь потому, что не совсем понятно, в чем же на самом деле заключаются сегодня особые «восточногерманские черты».
В период с 1991 по 2017 год почти четверть прежнего населения ГДР переехала на запад — около 3,7 миллионов человек.3 Многие из них говорят, что сами никогда ранее не идентифицировали себя как «осси» (уничижительное название восточных немцев) и такими их сделали на западе. Там их называли «вечно жалующимися осси» (Jammerossis) и приписывали общий менталитет «жертв».
После глубоких преобразований (и люстрации) на территории бывшей ГДР на многие руководящие должности в государственных учреждениях и бизнесе были назначены сотрудники из западных федеральных земель. Так появился термин «бессервесси» – каламбур из Besserwisser (умник) и Wessi (разговорное название западных немцев).
По словам историка Франка Вольфа, в ходе такой стигматизации возникли контридентичности, особенно ярко проявившиеся в 1990-е годы. В начале нового тысячелетия они сгладились, но рост популярности АдГ на территории бывшей ГДР создает новую стигматизацию по признаку восток-запад4: многие люди, выросшие в Западной Германии, видят в востоке «безнадежную проблемную зону внутри консолидированной западногерманской демократии. С другой стороны, немало восточных немцев прибегают к самовиктимизации в качестве стратегии политики идентичности»5.
«Жизнь на руинах социализма»
Сегодня в новых федеральных землях проживают около 14 миллионов человек, и, согласно проведенному в августе 2019 года опросу, 23 % избирателей на выборах в Бундестаг проголосовали бы за АдГ, если бы выборы состоялись в ближайшее воскресенье; на втором месте идет партия ХДС с 22 %6.
Хотя в абсолютных числах АдГ имеет гораздо больше сторонников на западе, дебаты об успехах этой партии разворачиваются в первую очередь вокруг процентов на востоке страны.
Чтобы объяснить относительно высокую долю избирателей АдГ на востоке, многие исследователи ищут исторические причины.
Согласно одному из объяснений, во время холодной войны ГДР была самым успешным опытом строительства государственного социализма среди стран советского блока: относительно высокий уровень индустриализации, доходы населения выше, чем в других странах Восточной Европы, гораздо меньше дефицита. Иными словами, уровень жизни в ГДР был сравнительно неплохим.
Но чем выше взлет, тем больнее падение: «жизнь на руинах социализма» (Светлана Алексиевич) оказалась особенно тяжелой, считают многие историки и социологи. В ходе преобразований восточные федеральные земли пережили то же, что и другие восточноевропейские страны: закрытие заводов, массовые увольнения и безработица привели к обеднению большой части населения. К этому добавилось так называемое «колониальное унижение»: например, восточногерманские дипломы технических вузов, превратились в макулатуру, потому что в большинстве своем не могли конкурировать с западногерманскими. Социальное положение большой части населения резко ухудшилось, в том числе и в связи с обширной люстрацией. Бывший канцлер Гельмут Коль обещал «выравнивание условий жизни» и «цветущие ландшафты» – и поскольку ничего этого до сих пор нет, многие исследователи говорят о неоправдавшихся ожиданиях. Таким образом, в восприятии людей падение здесь было гораздо глубже, чем в других странах Восточной Европы7.
Другие ученые, напротив, утверждают, что ситуация для бывших граждан ГДР была не такой острой, ведь после воссоединения Германии они оказались в государстве с социально-ориентированной рыночной экономикой, в то время как экономика других восточноевропейских стран была преобразована в обыкновенную рыночную. В общей сложности с 1990 года в бывшую Восточную Германию было направлено около 1,6 триллиона евро государственных средств, причем большая часть – в социальную сферу, например на пенсии8. Пенсии и другие чистые доходы как в абсолютном выражении, так и по паритету покупательной способности на территории бывшей ГДР по-прежнему ниже, чем на западе9. Но все же это в среднем около 20 тысяч евро в год, что значительно больше, чем в других постсоциалистических странах10.
Что такое «восток»?
Глубокое падение или мягкое приземление – в конце концов, все зависит от психологических переживаний конкретного человека: попытка обобщить индивидуальный опыт потери статуса, разочарования и унижения, создав из всего этого коллективную восточногерманскую идентичность, содержит много ловушек. А объяснять с помощью этой предполагаемой идентичности успехи АдГ на выборах – еще более проблематично.
Следует признать, что связь между правыми взглядами и позитивным отношением к ГДР действительно существует11. Это отношение может выражаться и в так называемой «остальгии», и в поддержке авторитарных структур. Однако не самый успешный опыт адаптации либеральных ценностей можно найти и в некоторых регионах на юге Германии: «Там тоже воображаемый мир благополучной баварской или швабской жизни пятидесятилетней давности становится источником ориентиров, способствующих выбору АдГ»12.
Наконец, проблематична сама категория «восточногерманского», что подтверждается простым арифметическим расчетом: в 1991 году в бывшей ГДР проживало около 16 миллионов человек. К 2017 году на запад переехало около 3,7 миллионов человек и около 2,5 миллионов — в обратном направлении13. Хотя эти группы, безусловно, частично пересекаются, демографические перемены налицо, особенно с учетом размеров населения ГДР.
Между тем в результатах выборов, как и социологических опросов, не дифференцируют немцев, переехавших с запада на восток и наоборот. Кроме того, за последние тридцать лет произошло смешение образов жизни, и уже хотя бы благодаря появлению такой эклектичной категории, как «восси», шаблонная характеристика «восточногерманский» уже не может считаться таким четким разграничителем. Более того, принимая во внимание, что на выборах в Бундестаг 2017 года за АдГ проголосовали 9 % женщин и 16 % мужчин, кому-то может показаться, что дифференциация между женщинами и мужчинами более продуктивна с научной точки зрения, чем разница между Востоком и Западом. Однако этот вопрос пока остается без внимания, как в научном дискурсе, так и в застольных беседах.
Успехи АдГ
Также практически не ведется дискуссия о самой дискуссии: в какой степени сами различия между востоком и западом могут быть конструкциями, которые становятся своего рода самосбывающимся пророчеством? По мнению немецкого историка Патриса Путруса, чем чаще подчеркивается эта разница, тем больше смыслов производится, а это содействует созданию некого эссенциализма, закрепляющего «восточногерманскую идентичность». Что, в свою очередь, и способствует дальнейшей поляризации: «Именно опыт социологического разделения уже после воссоединения Германии содержит нечто, что может культивировать объединяющую восточногерманскую идентичность»14. По словам историка, индивидуальный опыт в бывших восточногерманских федеральных землях слишком разнообразен, чтобы пренебрегать им в пользу большого нарратива жертвы. А ведь именно этот нарратив обеспечивает успех АдГ в Восточной Германии.
Таким образом, концентрация на различиях – это, в какой-то степени, замкнутый круг. Кроме того, она отвлекает внимание от множества общих черт: более трех четвертей всего немецкого общества, в том числе на востоке, не проголосовали за АдГ, примерно столько же людей удовлетворены работой демократических институтов в стране и положительно оценивают членство Германии в ЕС15.