В ночь с 8 на 9 сентября Мория – самый крупный и самый переполненный лагерь для беженцев в Европе – сгорел почти дотла. Без крыши над головой остались более 12 тысяч человек, немалая часть из них – дети. «Картины, которые мы видим в Мории, – чудовищны», – заявил министр иностранных дел Германии Хайко Маас. Действительно, мы уже почти привыкли к тому, что образ мигранта или беженца – это образ страдания. Можем ли мы увидеть их другими глазами?
«Беженцы, кочующие из страны в страну, представляют собой авангард своих народов – если они сохраняют свою идентичность», – писала Ханна Арендт в эссе «Мы беженцы» в 1943 году. Немецкий фотограф Михаэль Даннер отталкивается от этого тезиса и интерпретирует его по-новому. Его фотоальбом Migration as Avant-Garde («Миграция как авангард») – это попытка увидеть в мигрантах больше, чем жертв обстоятельств. Альбом, состоящий из четырех частей и 86 снимков, – это задокументированное путешествие от берегов Средиземного моря к центру Европы. Оно начинается с магии морского горизонта; пролегает через казенные дома, где решается участь прибывших; и, наконец, заканчивается обретением себя на новой земле – здесь, в последней части альбома, у героев проекта Даннера наконец появляются лица. В альбоме также используются архивные снимки из разных исторических периодов: фотограф предлагает сравнить ситуацию сегодня и прежде.
Выставка Михаэля Даннера Migration as Avant-Garde («Миграция как авангард») проходит в берлинской галерее C/O Berlin до 23 января 2021 года. dekoder поговорил с фотографом о том, чему можно научиться у тех, кто прошел через беженство, о страхах и надеждах, связанных с миграцией.
Твоя выставка и твой альбом открываются снимками Средиземного моря. На этих фотографиях оно предстает как какое-то заколдованное место. Глядя на них, переносишься в другие миры, в иную жизнь. В чем магия Средиземного моря, почему оно так сильно на нас действует?
Когда я снимал Средиземное море, я работал со специальными цветными фильтрами. Я хотел показать его как очень древнее культурное пространство. Средиземноморье – это огромное поле разнообразных проекций, и для северян, и для людей с юга. Для нас со Средиземным морем связаны мечты о том, чтобы вырваться из повседневной рутины, уехать в отпуск, зарядиться энергией. Для людей юга это надежда перебраться на другой берег – из Турции в Грецию, из Туниса в Италию – и выйти на сушу целыми и невредимыми. И для тех, и для других Средиземное море – это место больших надежд. На фотографиях эта идеализация воплощается в преувеличенных, открыточных видах: я хотел показать, что не одни только беженцы живут надеждой, но и мы сами.
В аннотации к твоему альбому написано, что этот проект и есть попытка найти и показать пространство между страхом и надеждой. Но очень часто мы сталкиваемся с одним и тем же клише: мигранты – это те, кто надеется, а люди Запада – это те, кто испытывает страх перед ними. Так ли это?
Мне кажется, все гораздо сложнее. Мы все знаем эти образы, которые стали иллюстрацией событий, мы все видели Алана Курди – мертвого ребенка, выброшенного прибоем на греческий берег. Повторяться нет нужды.
«Нам не нравится, когда нас называют «беженцы». Мы предпочитаем называть друг друга "новоприбывшими" или же "иммигрантами"».
Мой замысел состоял в том, чтобы эти многоцветные, яркие, очень живые фото включили зрителя во взаимодействие с тем, что он видит. При слове «миграция» люди сразу готовы представить себе фоторепортаж с картинами страдания, жуткими сценами. А ведь задача искусства – помочь изменить угол зрения. Поэтому мои фотографии приглашают не ужасаться, а увидеть: все гораздо ярче, красочнее, многограннее.
Тогда вопрос о смене угла зрения: вслед за Ханной Арендт ты называешь мигрантов авангардом. Чему могут научиться у этого авангарда те, кто сам никогда не испытал на себе опыта эмиграции? Чему научился ты сам?
Слово «авангард» часто используется в искусстве, хотя вообще-то это понятие из военной теории. Это обозначение передового отряда, тех, кого посылают вперед. И мне это обозначение кажется очень интересным, с ним связано много позитивного: беженцы идут новыми путями туда, где они еще не бывали. Эта смысловая связка мне кажется очень интересной, и Ханна Арендт именно так обозначает беженцев. Многие воспринимают такое название как провокацию, это мне тоже интересно. Многие сначала спрашивают: как это понимать, мигранты и авангард – что между ними общего? Но в альбоме есть цитата из Арендт, отвечающая на этот вопрос: «Беженцы, кочующие из страны в страну, представляют собой авангард своих народов – если они сохраняют свою идентичность».
«Наша идентичность менялась так часто, что никто не мог понять, кто же мы на самом деле».
Есть люди, которые говорят, что все деньги, которые мы тратим на строительство границ и стен, чтобы остановить беженцев, лучше было бы потратить на образование для них. Нам стоит задуматься, хотим ли мы на самом деле затормозить возможность обмена. Европа не была бы Европой без такого обмена. Наша философия – от греков, государственное устройство – от римлян. Обмен далеко не всегда был мирным, но именно он создал ту Европу, в которой мы сейчас живем и которую мы любим. Так что вопрос именно такой: видим ли мы шансы и возможности научиться чему-то у Другого, начать обмен, в котором мы и берем, и даем? В этом и есть смысл употребленного в названиях выставки и альбома слова «авангард».
У Арендт в эссе есть и такая мысль: «с нашим оптимизмом» – то есть, с оптимизмом беженцев – «что-то не так». Те люди, с которыми ты работал, герои твоих фотографий – какое у тебя от них впечатление? Они были оптимистами?
Они проходили разные стадии. У меня по соседству переоборудовали спортзал под общежитие для беженцев, и я с некоторыми из них дружу до сих пор, а с некоторыми встречался только коротко. Те люди, которых мне удалось сопровождать и наблюдать на протяжении нескольких лет, были счастливы, когда сначала просто после многих недель странствий по балканскому маршруту поставили свои чемоданы и наконец смогли остановиться, помыться и отоспаться. Потом они целый год прожили в этом спортзале, и там, конечно, бывало всякое: люди год живут без своего угла, накапливается раздражение, случаются конфликты. Но и эта фаза прошла, и вдруг они все заговорили по-немецки, это было невероятно. Поначалу были сложности, но сейчас некоторые уже работают, устроились на постоянную работу, бегло говорят по-немецки и на английский больше не хотят переходить.
Арендт говорит о том, что одержимость ассимиляцией на новом месте лишает человека части его идентичности. Хорошо ли это, если после нескольких месяцев в новой стране человек говорит только на ее языке и тем самым отрезает от себя целый кусок? У одержимости надеждой есть и темная сторона ...
Если я приехал из Италии в Германию учиться – я студент. А если я приехал из Албании работать в IT – тогда айтишник. Но если я бежал от войны, то я больше не профессионал, не отец семейства – я беженец, и больше никто. Арендт описывает стремительную ассимиляцию, которая продиктована именно этим: люди стремятся поскорее стряхнуть с себя ярлык беженца, ведь это слово может быть и бранным.
Все это постоянно меняется. Последние сто лет – я и по своим деду с бабкой это помню – было так: когда приезжих мало, мы им рады и готовы помогать, но если их много – начинается страх. И популисты этим пользуются. Мне кажется, именно поэтому так сильно желание как можно скорее избавиться от этого ярлыка: каждый хочет, чтобы в нем видели человека, причем такого, который и сам может стать полезным новой стране, вносить свой вклад, а не только требовать помощи и претендовать на социальные выплаты. Это обозначение «беженец» лишает человека человечности.
В твоем альбоме и на выставке рядом с недавними фотографиями показаны архивные снимки. Как ты думаешь, наше восприятие миграции меняется со временем? История нас чему-то научила?
Архивные фото относятся к пяти разным периодам, начиная с 1902 года, когда многие европейцы эмигрировали в США. За прошедшие тридцать лет мы увидели много беженцев: люди бежали от войны в Югославии, из Косово, были «люди в лодках» – беженцы из Вьетнама и Камбоджи. Многие [кризисные] ситуации затягивались на годы, и люди на это время попадали к нам. И всегда вначале все им помогали, а потом тему мигрантов начинали использовать в политических целях, чтобы поднять волну страха. Так было и с российскими немцами, переселенцами из бывшего СССР: тоже было недоверие, сомнения, и реакции, очень похожие на те, что мы видели после 2015 года, и тоже у правых партий был прирост. Мне кажется, что я все время наблюдаю одни и те же реакции: политики принимают более строгие законы, через несколько лет поток мигрантов слабеет, тогда и законы немного ослабляют – и снова приезжает много людей. Оглядываясь назад, видно, что тема беженцев ушла из первых строк новостей, а поскольку медийный интерес ослабел, то и популисты больше не смогут использовать эту тему для поляризации общества.
«Мы потеряли свои дома, а значит и знакомую, привычную жизнь. Мы потеряли нашу работу и вместе с ней уверенность в своей пользе для мира. Мы потеряли свой язык и вместе с ним естественность реакции, простоту жестов, непосредственность выражения чувств».
Я знаю людей, которые в 2015-м были настроены очень критически – а сегодня, когда мы с ними говорим, они относятся ко всему намного спокойнее: они видят, что интеграция состоялась. Я все время возвращаюсь мыслью к этим вечным повторениям: мы как бы смотрим назад и видим, что все может пойти не так, что лет через пять дела будут совсем плохи – потому что мы не предоставили людям языковые курсы и так далее. Понятно, что усилия должны приложить обе стороны – и беженцы, и дающие убежище. Но мне кажется, что года через два, если обе стороны захотят, вполне может получиться настоящее сообщество.
Беженцы, кочующие из страны в страну, представляют собой авангард своих народов — если они сохраняют свою идентичность.
Все цитаты из Ханна Арендт, Мы беженцы, 1943. Перевод: Евг. Монастырский.
Фото: Михаэль Даннер/Michael Danner, Migration as Avant-Garde
Интервю: редакция dekoder
Перевод: Люба Гурова
Бильд-редактор: Анди Хеллер
опубликован: 11.09.2020
Michael Danner, Migration as Avant-Garde, Verlag Kettler 2018
