Медиа

«Какой бы ни была постколониальная теория, в ней нет и следа антисемитизма»

Один из наиболее обсуждаемых сюжетов, связанных с нынешней войной на Ближнем Востоке, касается заметной поддержки, которую оказывает противникам Израиля университетская среда — прежде всего, в США, но и за их пределами тоже. Для многих это стало настоящим потрясением, поскольку ожесточенная критика Израиля воспринимается как проявление антисемитизма, а он, в свою очередь, — как явление, которое еще недавно казалось полностью преодоленным в интеллектуальной среде.

Нередко происходящее объясняют распространением в левых интеллектуальных кругах постколониальной теории, которая рассматривает сионизм как западную колониальную идеологию, а Израиль, соответственно, — как еще один европейский колониальный проект. С точки зрения ее оппонентов, за этим стоит стремление лишить евреев права на собственную государственность и, как минимум, вернуть их к диаспоральному существованию. Критики считают, что эта теория наследует длинной традиции левого антисемитизма, который увязывал несправедливость капиталистической системы и еврейское происхождение некоторых капиталистов. Инициированная левыми активистами и поддержанная некоторыми учеными антиизраильская кампания BDS — «Бойкот, изоляция, санкции» — еще с 2021 года находится в Германии под наблюдением Ведомства по защите конституции из-за подозрения в ее экстремистском характере.

Американский социолог индийского происхождения Вивек Чиббер в интервью изданию Jacobin критикует постколониальную теорию с марксистских позиций и одновременно объясняет, почему в ней нет ничего заведомо антисемитского.


Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России и Беларуси.


 

Источник Jacobin
«Освободите Палестину от немецкой вины». Митинг в поддержку независимости Палестины в Берлине 25 ноября 2023 года /  Фотография © IMAGO / Olaf Schuelke

Бафта Сарбок: В Германии уже несколько лет идет дискуссия о связи, существующей якобы между постколониальной теорией и антисемитизмом. Началось все в 2020 году, когда Феликс Кляйн, уполномоченный правительства Германии по вопросам борьбы с антисемитизмом, обвинил камерунского интеллектуала Акилле Мбембе в релятивизации Холокоста. С новой силой эти дебаты разгорелись после вторжения ХАМАС в Израиль 7 октября. При этом нередко само понятие «постколониальность» понимается по-разному. Объясни, пожалуйста, для начала, что собой представляет постколониальная теория — и что нет? 

Вивек Чиббер: Много что можно назвать постколониальной теорией, поскольку это довольно размытый набор идей. Однако есть ряд основных принципов. К наиболее важным относится неприятие колониализма и империализма в политике, а также интеллектуальное устремление объяснить, что за ними стоит. Постколониальная теория строится вокруг европейской экспансии Нового времени в направлении Глобального Юга, движущих сил этой экспансии и ее последствий. Вот эти проблемы, в самом широком смысле, объединяют все течения постколониальной теории.  

Постколониальная теория возникла в противодействии марксистской и либеральной традициям, которые она считает неадекватными из-за их представлений о европейском Просвещении. Большинство постколониальных теоретиков утверждают, что сами идеи Просвещения в какой-то мере и ответственны за колониализм, а значит, порожденные ими в то время понятийные рамки ничем не помогут в отказе от наследия колониализма. И марксизм, и либерализм наследуют традициям Просвещения, а значит, и они, по крайней мере частично, повинны в содеянном в эпоху колониализма и уж точно не способны выйти за его рамки.  

Это самое простое и общее определение постколониальной теории. Но какой бы она ни была, в ней нет и следа антисемитизма. Я думаю, что это обвинение может быть выдвинуто только теми, кто приравнивает критику Израиля к антисемитизму, что абсурдно со всех разумных точек зрения. 

— В Германии многие из нападок в адрес постколониальной теории связаны прежде всего с тем, что она рассматривает империализм и неоколониализм как явления, раскалывающие мир и существующие по сей день — так же, как марксистская традиция. При этом постколониальная теория, антиимпериализм и марксизм нередко смешиваются и рассматриваются как некое единое антилиберальное, антиуниверсалистское и вместе с тем, по сути своей, антисемитское мировоззрение. Что отличает марксизм от других подходов? 

— Правый дискурс и постмодернистская постколониальная теория кое в чем схожи — а именно в трактовке марксизма. Постколониальные теоретики отвергают марксистскую традицию, но раз за разом настаивают на том, что представляют наследие этой традиции. Они делают это потому, что никогда в мировой истории постколониальная теория не была частью значимого социального движения. Это продукт академических амбиций и модных настроений, который претендует на роль радикальной критики.  

Когда теория, рожденная в элитных университетах и разработанная амбициозными учеными, претендует на то, чтобы представлять политическую традицию и перспективу, — это становится проблемой. Ради обретения легитимности говорят что-то вроде: «Мы — наследники радикальной традиции, у истоков которой были марксизм и социализм. Мы взяли на вооружение все ценное, отбросив балласт Просвещения: расизм, европоцентризм и культурный эссенциализм». 

Это представление о постколониализме как о прямом наследнике марксистской традиции тиражируется также и правыми, которые считают, что марксизм потерпел поражение в холодной войне, но возродился в так называемой постколониальной теории. Столкнувшись со всеми этими возмутительными утверждениями ее приверженцев, правые, с одной стороны, могут критиковать постколониальную теорию за то, что она якобы восходит к скомпрометировавшему себя марксизму, а с другой, очернять всех остальных левых, увязывая их с ее абсурдными положениями. В этом суть проблемы. 

Правый дискурс и постмодернистская постколониальная теория схожи в трактовке марксизма

Ирония, конечно же, в том, что постколониальная теория, разделяя с марксистской традицией критику колониализма в определенных аспектах, с самим марксизмом совершенно несовместима. Прежде всего это связано с тем, что марксизм строится на ряде универсальных принципов и связанных друг с другом тезисах, которые, с точки зрения постколониальной теории, должны быть отвергнуты. К ним относятся универсальные базовые человеческие потребности и вытекающие из них права человека, универсальные свойства капитализма и социальных классов, а также всеобщая борьба, которая объединяет людей как на Глобальном Севере, так и на Глобальном Юге. Постколониальная теория явным образом вступает в противоречие со всеми этими представлениями.  

Самыми жесткими критиками постколониализма всегда были марксисты. Вот почему постколониальная теория никогда не упускает возможности покритиковать марксизм. Ее представители отдают себе отчет в том, что их главным интеллектуальным противником остается именно марксизм, несмотря на утверждения о том, что они сами опираются на эту традицию. Поэтому тезисы правых о том, что постколониализм и марксизм каким-то образом связаны, — попросту бессмысленны. 

Социалистки и социалисты должны понять, что социалистическая борьба потеряет будущее, если будет руководствоваться рамками, предложенными постколониальной теорией. Они несовместимы с прогрессивными идеями, которые вот уже 150 лет поддерживают живую социалистическую традицию. 

— В самом деле, удивительно, как часто теоретики постколониализма критикуют марксизм, хотя именно он был основной радикальной теорией в освободительной борьбе Глобального Юга на протяжении XX века. 

— Им ничего не остается, ведь они считают себя радикалами, а на Глобальном Юге, как ты правильно заметил, радикализм уже более века — это марксизм. Значит, если хочется быть настоящими радикалами в контексте, где марксизм уже занял положение гегемона, его и нужно критиковать. 

Американским ученым поколения бэби-бумеров постколониальная теория дала возможность сочетать радикализм с продвижением по карьерной лестнице

Нужно еще понимать, что эта теория приобрела такое важное значение в 1980–1990-е годы не вопреки, а как раз благодаря тому, что она антимарксистская. Для ученых поколения бэби-бумеров тут лежала возможность сочетать радикализм с продвижением по карьерной лестнице. 

Тот, кто хочет быть успешным «радикальным» ученым в США, не может быть еще и марксистом. Соответственно радикализм необходимо было перестроить таким образом, чтобы он не ассоциировался с марксизмом. Ибо что бы там, в американской академической науке, ни творилось, марксизм по-прежнему находится за линией, которую нельзя переступать. 

— Как должны реагировать марксисты, когда постколониальная теория подвергается нападкам ad hominem со стороны правых? 

— Я думаю, что важно сохранять точность в собственной критике. Наличие множества ошибочных выводов в постколониальной теории не означает, что ее следует подвергать необоснованным упрекам.  

У нее действительно много недостатков, и среди прочего то, что она на самом деле распространяет довольно расистские представления о Глобальном Юге, — но антисемитизм к ним не относится. Необходимо понимать, почему защитники Израиля вынуждены доходить до такого абсурда, как утверждение, будто та или иная теория «объективно» антисемитская. Дело в том, что прямых доказательств антисемитизма они найти не могут. Точно так же сталинисты в свое время обвиняли социал-демократов в том, что они «объективно» фашисты. 

У постколониальной теории много недостатков, и среди прочего то, что она на самом деле распространяет довольно расистские представления о Глобальном Юге, — но антисемитизм к ним не относится

На мой взгляд, важно, что левые установки отвергают постколониальную теорию, но не менее важно отвергать и все ложные обвинения в антисемитизме. Потому что те же самые обвинения выдвигаются против социалистов, либералов и евреев, которые критикуют Израиль. А таких много. Обвинение в антисемитизме — это единственный довод в арсенале защитников Израиля, и, используя его столь неразборчиво, они, к сожалению, подрывают понимание, насколько реальна историческая угроза, которую несет антисемитизм.  

— Это очень похоже на немецкий дискурс, где раз за разом провозглашается, что причисление Израиля в научном или политическом смысле к поселенческим колониям следует характеризовать как проявление антисемитизма. Существуют различные варианты этого аргумента, но суть заключается в том, что Израиль нельзя сравнивать с другими поселенческими колониями, такими как США или Австралия, потому что еврейские переселенцы в Палестине не были гражданами колониальной державы и не служили ей. Многие из них также пережили геноцид и насилие в Европе. 

— Израильский опыт действительно можно считать уникальным в истории географической экспансии, но тот факт, что этот случай отличается от других, не означает, что его нельзя отнести к примерам поселенческого колониализма. Это тот же поселенческий колониализм, просто со своей специфической динамикой. 

Действительно, прибытие европейских евреек и евреев в Израиль в межвоенный период не было следствием экспансии национального государства на территории Палестины. Однако следует понимать, что переселенцев поддерживал один из важнейших имперских центров того времени. Англия поддержала декларацию Бальфура, которая предусматривала расширение еврейского присутствия в Палестине. 

Если посмотреть на историю Израиля глазами коренного арабского населения, то оно было изгнано точно так же, как и коренное население в других колониях

Во-вторых, идеология лидеров еврейской эмиграции была в значительной степени поселенческой. Они сами считали себя переселенцами. Они ясно осознавали, что должны будут либо ликвидировать, либо изгнать местное население, и считали себя наследниками европейской традиции, действовавшей именно таким образом.  

Израиль в этом отношении отличается от других стран тем, что занимались этим не представители единого национального государства, а люди, избежавшие геноцида. Это сильно отличается от опыта Великобритании, США или Франции в период, когда те расширялись на Глобальный Юг. Только вот если посмотреть на это глазами коренного арабского населения, то оно было изгнано точно так же, как и коренное население в других колониях. 

После 1948 года, когда Великобритания перестала быть мировой сверхдержавой, США очень быстро заполнили вакантное место покровителя Израиля. Иными словами, пусть даже это переселенческое движение и не было частью расширяющейся империи, оно очень активно поддерживалось империалистическими силами. Поэтому я думаю, что критика арабского населения, для которого переселенческая экспансия представляет собой род имперской, вполне оправдана. 

С 1967 года Израиль совершенно очевидно ведет себя как колониальная держава в отношении к Газе и Западному берегу. Эти территории оккупированы незаконно. Граждане в этих районах не пользуются равными правами и подвергаются медленным этническим чисткам путем расширения поселений. Я не знаю, как еще это назвать, если не поселенческим колониализмом. 

— Но действительно ли колониальный опыт израильских поселенцев настолько уникален? Возьмем, например, Либерию, где темнокожие американцы, ссылаясь на свое происхождение, «вернулись» на африканский континент и построили систему, в которой они доминировали над местным населением. 

— Это очень хороший пример. Случай Либерии на самом деле достаточно близок к израильскому. Разница лишь в том, что заявления о том, что американцы были там коренным населением, абсолютно безосновательны, в то время как Израиль может, по крайней мере, претендовать на некоторую историческую релевантность. Что касается Либерии, там, я считаю, соответствующая аргументация была выдумана на пустом месте. Но это лишь небольшие различия — а упомянутое тобой сходство куда важнее и действительно показывает, что случай Израиля не уникален.  

— Постколониальную теорию в Германии критикуют еще и за то, что она рассматривает антисемитизм «всего лишь» как один из видов расизма, а не как особую, более вредную идеологию или мировоззрение. Считаешь ли ты, что такое различение имеет смысл? 

— В антисемитизме существуют элементы, которые отличают его от других форм расизма, но это не означает, что антисемитизм — это не расизм. Больше того, не так важно, уникален он или нет. Если уж быть до конца точными, то нужно сказать, что каждый вид расизма отличается от другого, однако эти различия как таковые не имеют никакого морального или аналитического значения. 

Тот факт, что антисемитизм отличается от других видов расизма, делает его интересным предметом исследования, но это не означает, что ему нужно придавать уникальное моральное значение

Причина, по которой левые отвергают антисемитизм, заключается в том, что он обладает множеством характеристик расистской идеологии, что он использовался и используется для оправдания ужасающей жестокости в отношении определенной группы людей. В этом вся суть. Именно на этом основано наше моральное отвращение к антисемитизму. 

Тот факт, что он отличается от других видов расизма, делает его интересным предметом исследования, но это не означает, что ему нужно придавать уникальное моральное значение. Я не вижу причин, почему бы не назвать антисемитизм формой расизма, которая при этом имеет исторически уникальные характеристики, заслуживающие анализа. 

— Эдвард Саид, теоретик литературы, автор книги «Ориентализм», фундаментальной для постколониальной теории и содержащей также критику марксизма, не только сам был палестинцем, но и активно высказывался о палестинском вопросе. Как ты думаешь, сделанный им анализ ситуации в Израиле и Палестине все еще актуален сегодня? 

— Два аспекта работы Саида необходимо рассматривать отдельно. С одной стороны, есть его теоретическая работа об идеях Просвещения и марксизма, с другой — об израильско-палестинском конфликте. Я думаю, что Саид был одним из самых красноречивых защитников прав палестинцев. Его работа по израильско-палестинским отношениям до сих пор сохраняет значительную роль, особенно в том, что касается критики процессов, наметившихся после соглашений в Осло.  

Примечательно, что созданная им теоретическая традиция отвергает многие представления, которые он сам использует при защите прав палестинского населения. Постколониальная теория настаивает на том, что идея прав — западного происхождения, что не существует универсальных интересов и что о культурах следует судить по внутренним нормам этих культур. Однако такие идеи делают невозможной защиту фундаментальных прав палестинцев.  

Иными словами, на труд об Израиле и Палестине Саида явно сподвигли принципы Просвещения, которые его последователи сегодня отвергают. Поэтому в его творчестве присутствует не только нерв, но и глубокая ирония. Те, кто принимают концепцию Саида для защиты палестинской борьбы, должны отвергнуть ту социальную теорию, которой он дал такой мощный импульс. Если принять основы постколониальной теории, то нельзя использовать изначальные предпосылки Саида для защиты борьбы палестинцев. 

— Какой же подход помогает понять происходящее в Палестине лучше всего? 

— Не думаю, что здесь так уж необходим каком-то новый инновационный подход. Базовых рамок, декларируемых либерализмом: представительства, прав человека, национального суверенитета и самоуправления — достаточно для обоснования целей палестинцев. 

Но цели — это одно, а разработка стратегии для их достижения — совсем другое. Важная проблема постколониальной теории состоит в том, что она отвергает понятие базовых интересов и общих человеческих потребностей. Но еще даже более серьезная проблема состоит в том, что эта теория не может выработать эффективную политическую стратегию.  

Чтобы понять, за что палестинцы ведут свою борьбу, достаточно базовой либеральной концепции прошлого века

Она отвергает те концепты, с помощью которых мы проводим политический анализ: например, материальные интересы людей, принципы, согласно которым они делятся на классы и по которым национальные государства выстраивают групповые интересы. Постколониальная теория регулярно пропагандирует этническую идентичность не только как более значимый, но и как более легитимный источник политического действия на Глобальном Юге, но на ней нельзя построить эффективную стратегию освобождения. 

Чтобы понять, за что палестинцы ведут свою борьбу, достаточно базовой либеральной концепции прошлого века. Но если есть еще и стремление разобраться, почему эта борьба была столь безуспешной, каковы ее внутренние разногласия и как можно построить более устойчивые альянсы, то отбросить материалистические рамки не выйдет. Социалистические движения последних ста лет уже установили это как факт, но постколониальная теория попросту не может согласиться с таким подходом, если хочет оставаться верной самой себе. 

Материалистический анализ — единственный способ разработать стратегию, способную объединить силы, обладающие как интересом, так и возможностями предоставить палестинцам некую государственность и автономию. В постколониальной теории основополагающими остаются культурные, расовые и этнические категории. С их помощью нельзя ни объяснить происходящее, ни разработать видение и стратегию, имеющие шансы на успех.  

— В этих традиционных либеральных рамках и в отсутствие жизнеспособных альтернатив можно ли считать предъявление обвинения Израилю в Международном суде ООН шагом вперед для палестинцев? 

— [Выдвинувшая обвинение] ЮАР была одной из последних колоний, где коренное население обрело реальный суверенитет. То, так мало стран поддержали это обвинение, достойно вечного позора, хотя надо сказать, что уровень поддержки растет. 

ЮАР достойна похвалы за то, что она сделала, и я думаю, независимо от вердикта, тот факт, что преступления Израиля теперь волей-неволей оказываются достоянием общественности, — это шаг вперед, который изолирует Израиль и ставит под сомнение любые утверждения о том, что США отстаивают «порядок, основанный на правилах».  

читайте также

Гнозы
en

Маркс и Россия

«Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», — писал в 1913 году Ленин, будучи еще малоизвестным представителем маленькой политической партии. Впоследствии это изречение стало одним из наиболее часто цитируемых в российской науке и журналистике XX века. Эта фраза, как бы абсурдно и тавтологично она ни звучала, ясно демонстрирует, как догматический марксизм, якобы стоящий на страже первооснов, превратился в России в доминирующую и даже тотальную идеологию. Как ни парадоксально, но в этом есть некая внутренняя логика.

DEUTSCHE VERSION

«Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», — писал в 1913 году Ленин

Для большевиков, пришедших к власти в ходе Октябрьской революции 1917 года, тексты Маркса и Энгельса о России, в том числе имперского периода, были во многом неоднозначны. Давид Рязанов, директор московского Института Маркса и Энгельса, был сначала уволен Сталиным, а затем арестован и в 1938 году расстрелян. Одна из причин преследования Рязанова заключалась в том, что в 1920-е годы он открыл доступ к значительной части опубликованных и неопубликованных произведений Маркса и Энгельса о России. А это был смертный грех. Сталин позаботился о том, чтобы некоторые из этих произведений были исключены из канонического свода текстов Маркса и Энгельса — например, критикующие панславизм и написанные под влиянием различных конспирологических теорий, отчасти по-настоящему русофобские, статьи 1850-х годов. Вечный лейтмотив смертельной битвы с «полувосточным деспотизмом» царской тирании был доведен в них до абсурда. Еще более неудобными были поздние высказывания Маркса в 1870-х годах о спорах между народниками и русскими марксистами, в которых он по сути занимал сторону первых и выступал против вторых, пусть и не говоря об этом открыто.

Рабский дух востока 

Все это свидетельствует о том, как сильно с течением времени изменилось отношение Маркса к России. Как и многие революционеры 1848 года, в размышлениях о России он исходил из того, что в ее истории глубоко укоренено более или менее стабильное равновесие между самодержавием, православием и русским народом, преодолеть которое могут лишь немногие отважные люди или отчаянные заговорщики. Когда же время от времени этот привитый дух восточного рабства одолевали вспышки яростного гнева крепостных и лихих людей, эти анархические восстания непременно оказывались еще более деспотичными и еще более варварскими, чем сам деспотизм. Восстание при этом воспринималось как легендарный пушкинский русский бунт — как нечто бессмысленное и беспощадное.

Такой взгляд на общественное устройство России был распространен во всей просвещенной Европе и опирался на давно устоявшийся топос «(полу)восточного» деспотизма и способа производства. Маркс лишь немного развил эту категорию в теоретическом плане и подкрепил ее применительно к России рядом довольно произвольных тезисов: например, он трактовал реформы Петра I и его последователей как поверхностную модернизацию все той же «татарской» деспотии и новый извод мании завоевания, которые оказались возможны только благодаря пассивной и разрозненной крестьянской общине.

После поражения 1856 года в Крымской войне, отмены крепостного права в 1861 году и дальнейших реформ Александра II, а также на фоне ускоренного строительства железных дорог и интеграции Российской империи в мировую экономику Маркс все же признал, что в этом некогда стабильном иерархическом обществе началось неудержимое движение и брожение. Возможно, именно в России назревал политический, социальный и духовный кризис, который мог бы положить конец застою во внутренней жизни страны и ее экспансионистским устремлениям. Более того, способный резко изменить ситуацию в Европе и во всем мире. Надежды связывались с тем, что за «русским 1789 годом», например, в форме некой конституционной реформы последуют «1792» или «1793», уже с поддержкой крестьянских и пролетарских масс, а также радикальной интеллигенции, и это даст первую искру давно назревшей общеевропейской революции. Да и русская «крестьянская община» в идеальном случае могла стать практически естественным дополнением европейской «рабочей коммуны». А поскольку переход к социализму был возможен, согласно «Манифесту Коммунистической партии», только как «единовременное свершение передовых стран», то и сама Россия с ее подавляемой энергией и нереализованным интеллектуальным потенциалом, возможно, могла бы выйти на первый план.

Уже в зрелом возрасте Маркс обратил внимание на Россию — сначала с насмешливым изумлением, а потом с растущим интересом, когда вскоре после первого немецкого издания 1867 года «Капитал» был переведен на русский язык. В кругах интеллигенции императорской России, в том числе среди известных экономистов, эта книга нашла гораздо более живой отклик, чем в Германии или где-либо еще в Европе. Такая открытость стала для Маркса свидетельством чего-то большего, более перспективного; а появление русских социалистов-народников, искавших контакта с европейскими социалистами, и в частности с самим Марксом, указывало на процесс интеллектуального созревания, который сам по себе мог быть отражением стремительных изменений в стране.

Именно по этой причине Маркс в последнее десятилетие своей жизни «изо всех сил» (по словам его жены Дженни) изучал русский язык, чтобы в оригинале читать и делать выписки из русских журналов и научных работ, которые в основном были посвящены сельскохозяйственной статистике, но также и социологическому описанию российского общества в целом. Как мрачно заметил Энгельс после смерти Маркса, во имя этих штудий он пожертвовал многократно обещанным завершением двух оставшихся томов «Капитала».

Маркс вел оживленную и вполне доверительную переписку со своим главным переводчиком Николаем Даниэльсоном, который присылал ему из Петербурга наиболее важные русские издания по теории общественного устройства. Сам Даниэльсон был одним из теоретиков социалистического движения народников.

Русские социалисты в поиске теории 

Вопрос, мучивший всех российских социалистов, заключался в том, должна ли их страна пройти через неопределенно долгий этап буржуазно-капиталистического развития до того, как здесь может произойти пролетарская революция, или же есть иной, более мягкий и, возможно, даже более «прогрессивный» путь. И здесь заново встал старый вопрос о русской общине, где якобы сохранились элементы архаичного уклада общества.

Маркс неоднократно подвергал эту любимую идею славянофилов разгромной критике. Однако в последние годы жизни он все же с осторожностью согласился с тем, что в случае революционных социальных перемен в России община может сыграть роль переходного этапа. В то же время он с нарастающим беспокойством наблюдал за становлением русского догматического марксизма, опиравшегося на союз крайне малочисленного рабочего класса и либеральной буржуазии.

Незадолго до смерти в предисловии к русскому переизданию «Манифеста» Маркс поддержал в этом центральном спорном вопросе народников, а не марксистов. При этом, однако, он ввел новое, существенное условие: «Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития».

Русский марксизм

Маркс уже не застал, как в 1890-е годы представители буквально всех групп русской интеллигенции были поглощены его «Капиталом», в котором, казалось, была раскрыта главная тайна динамики развития капиталистических стран Запада. Среди них были и некоторые ведущие либералы. Из сочинений Маркса они вычленили последовательную теорию развития капитализма и — уже из страха колонизации Российской империи Западом — практически свели ее к агрессивному империализму.

Нараставшие вплоть до Первой мировой войны империалистические конфликты стали звездным часом Ленина, основателя большевистской партии. Он объявил, что сельская община отжила свое, так как давно уже разделилась на эксплуататоров и эксплуатируемых. В то же время он возложил на опролетарившиеся крестьянские массы роль резервной армии для рабочего класса, который сам по себе был еще слишком слаб. Так крестьяне превратились в некую анархическую массу для политических игр партии профессиональных революционеров, сформированной из радикальной интеллигенции. Ленин дал этой квадратуре теоретико-стратегического круга звание «истинного» и потому «всесильного» марксизма, который после его смерти получил название «ленинизм». А потом Сталин выковал из него «марксизм-ленинизм», заключенный в не подлежащие обсуждению железные формулировки. Для вечно развивающегося и ищущего Маркса, жившего под девизом «De omnibus dubitandum — Сомневаться во всем», это наверняка был бы сущий кошмар. Но кому интересно мнение памятника?

читайте также
Gnose

Советский Союз и падение Берлинской стены

«Насколько мне известно, это вступает в силу немедленно... сейчас». Эти слова привели к штурму Берлинской стены. Ни Кремль, ни советское посольство в Восточном Берлине не были в курсе. Историческое решение об открытии стены поздним вечером 9 ноября было принято без согласования с советскими «друзьями». Ян Клаас Берендс о реакции Москвы на драматические перипетии 1989 года.

Gnose

«Не все было напрасно»: чем похожи и чем отличаются ностальгия по СССР и «остальгия» в Германии

В Восточной Германии «остальгия» приняла форму коллекционирования старых телевизоров, магнитофонов и резиновых космонавтов. Почему бывшие гэдээровцы так дорожат вещами – в гнозе историка Моники Рютерс.

показать еще
Motherland, © Таццяна Ткачова (All rights reserved)