С начала 1953 года в ГДР накаляется социально-экономический кризис. Одной из основных причин стал официально провозглашенный летом 1952 года курс на форсированное «строительство социализма». Конкретно это означало принудительную коллективизацию, упор на тяжелую промышленность и усиление политических репрессий. Недовольство среди населения быстро росло, особенно в сельской местности. Многие бежали из «рая для рабочих и крестьян» на запад.

Тем временем судьба молодого немецкого социалистического государства обсуждалась в Москве. В 1952 году и сразу после смерти Сталина в марте 1953 года Советский Союз подавал сигналы о готовности к переговорам по поводу будущего ГДР. Ключевой вопрос был в том, возможно ли воссоединение Западной и Восточной Германии и на каких условиях. Насколько серьезны были тогдашние намерения Москвы, обсуждается до сих пор. Так или иначе, противоречивые сигналы были зафиксированы не только в Бонне, Лондоне и Вашингтоне — в ГДР многие тоже думали, что окончательное решение о будущем восточногерманского государства в Москве еще не принято.

После смерти Сталина весной 1953 года в советском руководстве менялась расстановка сил. В этой борьбе восточногерманский вопрос был лишь одним из многих.

«Новый курс»

Лишь в мае 1953 года наследники диктатора приняли решение: форсированное внедрение социализма в ГДР должно быть прекращено. Руководство СЕПГ было вызвано в Москву, где немецким товарищам, к их полному удивлению, были продиктованы ключевые элементы «нового курса»: принудительную коллективизацию прекратить, повышение цен свернуть, а налоги снизить. Предписанный политический маневр был настолько радикален, что многие поверили в то, что дни генерального секретаря СЕПГ Вальтера Ульбрихта сочтены.

Но, как вскоре выяснилось, на карту были поставлены не только личные карьеры, но и само существование в Восточной Германии партийной диктатуры.

11 июня «Новый курс» был опубликован в партийном органе Neues Deutschland. С этой публикацией пошатнулась и хрупкая стабильность гэдээровского общества: многие восприняли манифест как расписку в несостоятельности государства и гневно спрашивали, почему провал ведущих функционеров СЕПГ остался для них без последствий. Другие торжествовали, радуясь отказу от насильственной коллективизации и дальнейших репрессий. Однако среди рабочих царило недовольство, поскольку недавно объявленных повышений норм выработки, объявленных незадолго до этого, реформы никак не затронули. Недовольство переросло в открытый протест. Ситуация накалялась, в первую очередь, в деревнях и в небольших городах.

Потеря контроля

Партия начала терять контроль над ситуацией. Со всех концов республики стали поступать тревожные сообщения, о чем говорилось, например, в отчете СЕПГ о ситуации на 12 июня: «Сообщение Политбюро было воспринято крупными фермерами во всех округах нашей республики с открытым злорадством. Они устраивали бурные попойки, в некоторых случаях запугивали крестьян из сельскохозяйственных кооперативов и пытались мутить воду среди кооперативных крестьян и крестьян из плановых хозяйств, открыто используя аргументы RIAS». Располагавшийся в Западном Берлине «Расследовательский комитет свободных юристов» 13 июня получил информацию о том, что среди функционеров СЕПГ в администрации района Кенигс-Вустерхаузен царит полный беспорядок: «Функционеры не знают, как им действовать дальше». Из Бранденбурга-на-Хафеле в тот же день сообщалось: «Вечером 12.6. перед тюрьмой собралось около 200-300 жителей. [...] Толпа ожидала освобождения заключенных. Работники транспорта [...] пришли с цветами и транспарантами, чтобы "вернуть" своего заключенного начальника. Они много кричали и вели себя по отношению к представителям народной полиции абсолютно вызывающе. Некоторые сотрудники полиции были избиты. Вызванный на место оперативный наряд не решился выйти из машины».

В последующие дни ситуация не cтала спокойнее, а, наоборот, обострилась. 16 июня строительные рабочие на восточноберлинской аллее Сталина остановили работу в знак протеста против повышения норм выработки. На следующий день они даже стали призывать к всеобщей забастовке. Эта новость моментально разлетелась по ГДР. Однако массовое восстание, произошедшее 17 июня, оказалось возможным только потому, что во многих местах уже в течение нескольких дней шли протесты и расползались различные слухи. В докладе «Организации Гелена», предшественницы Федеральной разведывательной службы, говорилось: «Восстание затронуло не только Восточный Берлин, но и всю [советскую] зону. Беспорядки 17 июня, которые обсуждались во всем мире, не были спонтанным взрывом; они были лишь одним из эпизодов в цепочке событий, начавшихся несколькими днями ранее и имевших предысторию, хотя и стали их кульминацией».

17 июня 1953 года на демонстрации по всей ГДР вышли тысячи людей, часто в первых рядах были коллективы крупных предприятий. Мотивы были разными. Одни протестовали против СЕПГ («козлиная бородка, живот и очки — это не воля народа» [намек на внешность Ульбрихта]) или выдвигали конкретные требования, тогда как другие уже праздновали ожидавшийся конец диктатуры.

«Обслуга Ульбрихта»

Центром восстания стал Берлин, но протесты, демонстрации и стычки шли во всех округах ГДР. Например, в небольшом саксонском городке Ниски. В отчете госбезопасности события в городе описывались так: «Демонстрация двинулась в сторону площади Цинссендорфплац. Практически не встречая сопротивления, демонстранты проникли в здание окружного комитета СЕПГ и частично разгромили его. С руководящими работниками обошлись жестоко. Первый секретарь партии бежал в районное отделение народной полиции Ниски. Затем демонстранты переместились к зданию Министерства государственной безопасности. Поскольку начальник службы и сотрудники не приняли достаточных мер по охране здания, спустя некоторое время бандитам удалось ворваться внутрь и избить наших сотрудников».

Не менее драматично выглядит и рассказ сотрудника Казарменной народной полиции, чье подразделение было направлено в маленький городок Хоэнштюккен для подавления восстания: «Нас забрасывали камнями и обзывали "обслугой Ульбрихта". Они сжигали и бросали в грязь флаги. [...] Из окон администрации выкидывали папки и бумаги. В здании бесчинствовала неизвестная группа людей. Сотрудники народной полиции, находившиеся внутри, отступили на верхний этаж и оказали сопротивление. Перед зданием администрации лежал мертвый гражданин. На фонарном столбе повесили веревку с петлей, а улюлюкающая толпа требовала выдать преступника для публичной казни. Якобы это был офицер народной полиции, открывший огонь. [...] На лестнице завязалась непродолжительная драка. Виновные в насилии пошли на нас с пожарными баграми и топорами. Мы пытались оттеснить их прикладами или подавить силой. Эта потасовка продолжалась около 30-40 минут. Арестованные были собраны в одной комнате. [...] Мы обратились к протестующим и отпустили арестованных, которые тут же растворились в толпе. Однако на этом люди не успокоились, а ситуация обострилась. [...] Вместо того чтобы разойтись, толпа продолжала бушевать, выкрикивая в том числе угрозы в наш адрес. Нам кричали: "Чего вы еще хотите? Ульбрихт и другие шишки уже давно уехали в Москву! Идите домой, вам здесь больше нечего делать!"»

«Ульбрихт и шишки» были в то время не в Москве, но и правда, по-видимому, находились под советской защитой в берлинском районе Карлсхорст. Только там они могли чувствовать себя в безопасности. Оттуда они были вынуждены просто наблюдать за тем, как часть населения, и далеко не только рабочие, восстают против них.

Подавление восстания

Без вмешательства «друзей» из Москвы господство СЕПГ в Восточной Германии оказалось бы под угрозой, и для СССР это был самый худший сценарий. После того, как первые известия о беспорядках в Берлине дошли до Советского союза, Москва взяла инициативу в свои руки. У советского правительства не было никаких сомнений в том, что восстание должно быть подавлено любыми средствами. Приказы отдавал лично министр внутренних дел Лаврентий Берия. Советское руководство, которое всего за несколько дней до этого планировало отказаться от поддержки правительства Ульбрихта, теперь сделало все возможное, чтобы спасти нелюбимого товарища и тем самым — восточногерманское государство.

Против подразделений восточногерманской Казарменной народной полиции и Красной Армии протестующие, конечно, были бессильны. Многие подразделения советских оккупационных войск, общая численность которых доходила до полумиллиона человек, были приведены в боевую готовность, в большинстве округов Восточной Германии ввели чрезвычайное положение, но сама военная операция была сосредоточена в Берлине и вокруг него. 17 июня там было задействовано около 600 танков. В общей сложности в ходе народного восстания погибло более 50 человек: точно установлено, что 34 из них были застрелены или скончались от полученных ранений.

Вечером 17 июня в Берлине «порядок был в основном восстановлен», а через несколько дней волнения постепенно утихли и в других частях страны. Но недовольство никуда не исчезло: в последующие месяцы рабочие различных предприятий неоднократно в полном составе объявляли забастовки или отказывались подчиняться партийному руководству.

Расплата

Как только советские войска и Казарменная народная полиция вернулись на места дислокации, начались репрессии. Для коммунистов все было очевидно: восстание разжигалось извне. Во внутреннем отчете СЕПГ говорилось, что «в период с 16 по 22 июня 53 года враждебные силы при непосредственном участии и руководстве американских служб и врагов народа в Бонне [организовали] попытку фашистского переворота в ГДР». Не только в документах для служебного пользования, но и в официальных заявлениях правительство ГДР неоднократно ссылалось на влияние радиостанции RIAS, которая якобы накаляла обстановку из Западного Берлина.

Там, где нашли организаторов, должны были появиться и обвиняемые. В последующие месяцы перед судом предстало более полутора тысяч «провокаторов путча». Приговоры были в основном обвинительными. Но ни пропаганда, ни правосудие не могли скрыть тот факт, что СЕПГ и ее аппарат во время восстания потерпели ощутимое поражение, а их господство было скомпрометировано. В отчете госбезопасности о событиях в Дрезденском округе говорилось: «Следует отметить, что [...] 17 июня заводские партийные организации нашей партии в значительной степени дали сбой. Функционеры отчасти были в растерянности и не проявили никакой инициативы для прояснения ситуации. Также были случаи, когда секретари партийных организаций присутствовали при составлении так называемых резолюций и голосовали за них. Оказалось, что влияние партии на массы было совершенно недостаточным, и во многих случаях руководящая роль партии существовала только в теории, но не на практике». В некоторых случаях на «"фразы" функционеров» рабочие реагировали только «улюлюканьем и криками».

Москва подводит итоги

В Москве из событий в ГДР также сделали выводы. Пока партийная газета «Правда» шаблонно повторяла слова про стоявших за восстанием «провокаторов» и «фашистов», сам факт произошедшего был использован в политической борьбе на самом высоком уровне. В начале июля 1953 года ЦК КПСС собрался на пленум, на котором планировалось свести счеты с бывшим руководителем спецслужб Лаврентием Берией, арестованным несколькими днями ранее. Среди предъявленных ему многочисленных обвинений было также и обвинение в том, что он хотел отказаться от ГДР и форсировать воссоединение Германии на «буржуазных» началах. Через несколько месяцев Берию расстреляли, поскольку он подрывал стабильность советского коллективного руководства.

Между падением Берии и народным восстанием в ГДР связь есть лишь косвенная. Но оба эти события решающим образом повлияли на то, что вопрос о (частичном) выходе ГДР из советской сферы влияния был закрыт вплоть до 1989 года. Одновременно волна протестов обернулась стабилизацией положения Вальтера Ульбрихта, чьему правлению, казалось, вот-вот придет конец. Несмотря на то, что критика за закрытыми дверями не прекращалась, Советский Союз не мог допустить, чтобы трещины в системе его господства стали заметны извне.

«Завтра опять грянет 17 июня?»

Для руководителей ГДР потеря контроля в июне 1953 года стала шоком. С этого момента «день Х» стал определять их мысли и действия. Развитие параноидальных институтов надзора и репрессий в ГДР не в последнюю очередь объясняется опытом восстания, как и страх перед тем, что в решающий момент эти институты могут дать сбой. На одном из обсуждений текущей обстановки в августе 1989 года Эрих Мильке спросил: «Так что, получается, завтра опять грянет 17 июня?» Офицер Штази ответил: «Завтра этого не случится, ведь именно для этого есть мы». Возможно, этот ответ на какое-то мгновение и успокоил Мильке и при этом показал, насколько слабым было понимание всей серьезности ситуации: в отличие от июня 1953 года, осенью 1989 года Советский Союз не готов был больше поддерживать руководство ГДР. И это означало, что правлению СЕПГ пришел конец, поскольку партия лишилась основного инструмента удержания власти.