За последние пять лет в Средиземном море погибло более 10 тысяч человек – беженцев, пытавшихся нелегально добраться в Европу на надувных лодках, утлых суденышках и плотах. В 2015 году фотография выброшенного на берег трехлетнего ребенка – сирийского мальчика Алана Курди – облетела весь мир и стала символом гуманитарной катастрофы. Однако пока политики пытались договориться о возможных решениях проблемы, кризис усугублялся: в 2016 году в Средиземном море погибли более 5000 человек. В последние годы число погибших стало постепенно снижаться – но проблема остается нерешенной. Беженцы по-прежнему отдают контрабандистам немалые деньги за любую возможность пересечь Средиземное море из Африки в Европу – и нередко платят за нее жизнью.
В Управлении Верховного комиссара Организации Объединенных Наций по делам беженцев (УВКБ) полагают, что главная причина гибели беженцев – это сокращение масштабов поисково-спасательных операций. На сегодняшний день спасением тонущих занимаются негосударственные гуманитарные организации, такие как Sea Watch, Proactiva Open Arms, Mission Lifeline и другие. Основная проблема в спасении беженцев заключается в том, что в ЕС до сих пор не выработаны эффективные соглашения по поводу условий приема и распределения беженцев по странам-участницам Евросоюза.
Одним из камней преткновения в этой дискуссии является представление о том, что хорошо организованные, развернутые спасательные операции в море станут для беженцев так называемым «пулл-фактором» – то есть лишним поводом покинуть свою страну и направиться в Европу. Защитники этой точки зрения полагают, что снарядив спасательные корабли, ЕС попросту начнет выполнять ту функцию, которую сегодня выполняют контрабандисты, и станeт «транспортом» для беженцев. Ссылаясь на исследования, их оппоненты утверждают обратное: для беженцев безопасность переправы через море не является фактором принятия решения, а гораздо большее значение имеют «пуш-факторы» (обстоятельства, «выталкивающие» людей из их родных стран), то есть войны и политическая и экономическая нестабильность.
Разногласия по поводу того, кто, как именно и на каких условиях должен оказывать помощь беженцам, существуют не только между политиками, но и между религиозными деятелями. Председатель Совета Eвангелической Церкви Германии Генрих Бедфорд-Штром выступает за необходимость принять всех беженцев, стремящихся в Европу. В сентябре 2019 года Евангелическая Церковь приняла решение снарядить в Средиземное море собственное спасательное судно. Теолог Рихард Шредер сомневается в целесообразности этого решения: церковь, по его мнению, не должна брать на себя функции государства и действовать в обход существующих международных соглашений. В и без того поляризированной дискуссии о беженцах его позиция вызвала новый виток споров. Корреспондент швейцарской газеты NZZ взял у него интервью.
Мы беседуем с Рихардом Шредером у него дома в Бланкенфельде (земля Бранденбург). В гостиной у стола лежит бензопила, с помощью которой семидесятипятилетний богослов только что приводил в порядок свой сад. Этот тяжелый инструмент вполне подходит хозяину дома. Шрёдер – социал-демократ и протестант редкого типа. Людей его склада почти не осталось, во всяком случае, в общественной жизни Федеративной Республики их почти не видно. Профессор не обходит острые углы, лишь бы не вызвать своими высказываниями чье-то возмущение.
Марк Феликс Серрао: Церковные общины Германии теряют прихожан. Господин Шредер, есть ли у вас как у богослова объяснение этому явлению?
Рихард Шредер: С одной стороны, конечно, это происходит из-за церковного налога. А с другой стороны – слабеет давление общества. Если в вашем городке 90 процентов жителей принадлежат к церкви, то каждый, кто задумается о выходе из неё, должен найти серьезные причины, чтобы как-то оправдать такой шаг. Но где вы найдете такие общины? Принадлежность к церкви стала делом добровольным. Влияет и демография. Смертность стала превышать рождаемость, так что количество прихожан снижается и без выходов из церкви. На католиков влияет к тому же еще и дискуссия о сексуальных домогательствах, у лютеран это проявляется не в такой степени, потому что и проблема не настолько масштабная.
В прошлом году 220 тысяч человек заявили о выходе из протестантской церкви. А у католиков вышли 216 тысяч.
Я не закончил свою мысль. Я сам часто вижу у протестантов, как человек возмущается действиями кого-то из церковных чинов и заявляет: «Все, с меня хватит!». Но это опасный путь. Это ружье стреляет только один раз.
А вас что-то возмущает?
Постоянно, особенно недальновидное милосердие. Но для меня это не повод покидать церковь.
Верно ли, что в наше время в богослужении слишком много места занимает повседневность?
Нет, это само по себе не проблема. Но в разговоре о повседневных вещах нужно постоянно задумываться: а как на это смотрит Бог? Ведь в этом и есть, говоря современным языком, привлекательность церковного «бренда». Именно здесь можно подумать над вопросами, которые иначе вообще не возникают в сознании. Церковь – то место, где душа может обрести покой. Формы могут меняться, но основа должна оставаться неизменной, узнаваемой.
Вы ходите в церковь каждое воскресенье?
Раз в две недели. Иногда хочется выспаться.
Как вы оцениваете деятельность председателя Совета Евангелической Церкви Германии Генриха Бедфорда-Штрома? Один из региональных епископов недавно пожелал ему не слишком выпячивать свой «моральный авторитет». Речь шла о спасении тонущих в море.
Я разделяю этот критический взгляд. Господин Бедфорд-Штром и основные докладчики на последнем съезде Евангелической Церкви отказываются видеть, что спасение тонущих – неоднозначная тема. Они не видят полной картины, их взгляд упрощен: вот добро – а вот зло. Сначала начинают требовать больше помогать частным спасателям, потому что нельзя спокойно смотреть, как тонут люди. Затем создается образ врага: это все те, кто считают спасателей преступниками. Получается очень эффективная пропаганда. Однако я не знаю никого, кто бы считал спасение тонущих преступлением. Борьба ведется против несуществующего противника.
На съезде Евангелической Церкви была принята резолюция: руководство церкви должно само снарядить спасательное судно.
Если церковь пойдет на такой шаг, ей нужно будет сначала заявить, какая из стран дала свое согласие принять спасенных. Иное поведение было бы безответственным. У спасения в море была и есть одна проблема: корабли берут курс на страны европейского Средиземноморья и требуют, чтобы там принимали всех спасенных. Однако морское право предписывает, чтобы спасатели шли в ближайший безопасный порт. Если я нахожусь вблизи морских границ Ливии, то мне нужно брать курс не на Италию или Мальту, а на Африку. И если Ливия небезопасна из-за гражданской войны, то можно плыть в Тунис. Корабли спасателей, идущие в Европу, фактически оказывают ту самую услугу, за которую контрабандисты берут огромные деньги с мигрантов: это безопасная переправа через Средиземное море и нелегальный переход границ.
Вы говорите, как Маттео Сальвини.
Я совсем невысокого мнения о господине Сальвини. Но не могу не согласиться, когда он говорит: «Пока нет ясности, какая страна примет у себя людей, вы не имеете права их к нам везти». Представьте себе, кто-то спасает человека и, не спросив у вас, оставляет его у вашей двери: «Теперь ты за него отвечаешь». Именно это делают спасатели. Так поступила и госпожа Ракете, когда решила: что бы там ни говорил Сальвини – она поведет свой корабль, куда считает нужным.
Карола Ракете, капитан «Sea-Watch 3», по ее собственным словам, привела судно в порт Лампедузы не по своей прихоти. Она заявила, что на борту сложились невыносимые гигиенические и медицинские условия.
Больные, беременные и дети в этот момент уже не находились на борту. Главным аргументом госпожи Ракете было не это. Она заявила, что у нее были опасения, что кто-то спрыгнет за борт и попытается вплавь добираться до берега. Это никак нельзя признать критической ситуацией, достаточной для того, чтобы оправдать ее действия. Ни одно круизное судно в мире не может поручиться, что кто-то в один прекрасный день не прыгнет за борт. Это не повод швартоваться в любом порту на свой вкус. Но главная проблема – не капитан Ракете лично, а то, что европейские страны никак не могут прийти к единому разумному решению.
В христианстве центральную роль играет понятие милосердия. Разве не милосердие руководило капитаном Ракете?
Милосердие однозначно встает на сторону людей в беде, это правда. Но есть еще и справедливость, и она не может просто следовать голосу сердца, она должна сверяться с правилами. Церковь может быть милосердной, а государство - нет. Оно должно мерить свои дела мерой справедливости, даже если результаты ужасают милосердных. Возьмем пример: каждый, кто тонул в море и был спасен, получил психологическую травму. Мы, тронутые его несчастьем, хотели бы сказать: «оставайся». Но так нельзя, мы не можем сделать правилом, что каждый, кто потерпел кораблекрушение, имеет право жить в Европе, даже если у него нет больше никаких на то оснований. Правило таково: остаться имеет право тот, кто сможет доказать свое право на статус беженца. Если таковых нет, то, каким бы травмирующим ни было само бегство, придется вернуться туда, откуда приехал.
Госпожа Ракете говорит, что старые правила больше не применимы. Изменение климата, по ее мнению, создает «климатических беженцев», которым нельзя запрещать въезд.
Если мы впустим всех, кто хочет приехать, наши системы социального обеспечения рухнут. Изменения климата не превращают всю Африку в пустыню. Они могут привести к миграции внутри африканского континента.
А кого бы вы согласились впустить?
Люди из Африки могут ехать в Европу по двум причинам. Первая – это бегство от войны и преследований; условия подробно записаны в Женевской конвенции о беженцах, и голод, например, не входит в этот перечень. Вторая – это поиски лучшей участи. Для таких людей нужен закон об иммиграции. Тот, кто въезжает в страну легально, должен быть в состоянии сам себя прокормить, то есть он должен найти себе место на нашем рынке труда. И он должен владеть нашим языком. Поскольку у нас все еще нет закона об иммиграции, каждый объявляет себя беженцем и нередко выдумывает себе историю. И только одного из трех претендентов в результате признают беженцем.
Что делать европейцу, который, как и вы, критически оценивает действия частных спасателей, но и с тем, что творится в Средиземном море или в ливийских лагерях, не может примириться?
Я перевожу деньги Управлению Верховного комиссара Организации Объединенных Наций по делам беженцев (УВКБ). Они организуют лагеря, где работа налажена и где можно подавать международные заявки на статус беженца. Кроме того, среди нас уже сейчас живет много людей из Африки. Любая поддержка имеет смысл, здесь широкое поле для проявлений милосердия. В то же время нельзя становиться на пути государственных органов и препятствовать депортации. Нередко кто-то в последнюю минуту успевает предупредить – чтобы люди прятались. Так нельзя. Милосердие не должно подрывать справедливость.
За такую позицию в Германии вас могут легко счесть крайне правым. Как вы на это реагируете?
Никак. Недавно на одном лейпцигском сайте пришли к выводу, что я расист. Из чего они это заключили? Я когда-то сказал, что не все, кто хотят к нам приехать, действительно могут к нам приехать. Вот они и пишут: мол, это дискриминация, а дискриминация – это расизм. Это настолько убогая логика, что возмущаться бесполезно.
Каким вам видится освещение этой темы немецкими СМИ?
Тут надо начать издалека. Наследие национал-социализма – это не только неонацисты, которые до сих пор существуют. Это ужасно, и трудно понять, как у людей может быть такое в головах. Но численно они, к счастью, опасности не представляют. Но кроме того нам досталось в наследство то, что я называю немецким страхом привидений. У нас невероятно боятся того, что снова вылезет на свет этот жуткий старый призрак. В результате по всем щекотливым темам, таким как мигранты, СМИ пускают в ход самоцензуру и приукрашивают действительность. В начале миграционного кризиса сообщения о преступлениях с участием мигрантов практически не публиковались – из опасения, что население не сможет отнестись к проблеме правильно и отреагирует слепой ненавистью к иностранцам.
Этот подход изменился.
К счастью, да. Я читаю газеты в интернете и все время вижу что-то вроде дисклеймера: «Обычно мы не указываем происхождения преступника, однако в этом случае считаем нужным указать, поскольку...» и так далее. Движение Pegida запустило в обиход словечко «Lügenpresse» – «лживая пресса», и, к сожалению, оно так и осталось с нами – так же как и глубинное недоверие людей к политике и СМИ. Как вернуть это утраченное доверие – я не знаю.
