Медиа

Убийство как объявление войны

В ночь со 2 на 3 января в Багдаде прицельным ракетным ударом был убит иранский военачальник Касем Сулеймани. Прямое указание было дано президентом США Дональдом Трампом и обосновано необходимостью предотвращения атак на американские военные базы на Ближнем Востоке. Это решение довело и без того напряженные отношения между Ираном и США до крайней точки.

Можно ли считать, что убийство Сулеймани — это фактическое объявление войны? Почему это событие стратегически может оказаться самой большой глупостью Дональда Трампа? И какие существуют сценарии развития конфликта? Международный корреспондент газеты Die Zeit Михаэль Туманн — в комментарии для Zeit-Online.

Источник Zeit Online

Некоторые политические убийства заставляют весь мир затаить дыхание в тревожном ожидании того, что будет дальше. Таким было покушение на австрийского наследника в Сараево 28 июня 1914 года. Целенаправленное убийство иранского генерала Касема Сулеймани в ночь со 2 на 3 января 2020 года в Багдаде — еще одно событие такого рода. 

Сейчас многое пришло в движение. В рождественские дни Иран через своих пособников атаковал США в Ираке. Отдав приказ с помощью дрона убить Сулеймани, американский президент Дональд Трамп довел этот конфликт до крайней точки. Начальник иранского ополчения был фактически вторым человеком в стране после высшего руководителя Ирана — Хаменеи. И следует сказать прямо: это покушение — объявление войны.

Почему это так? И что за этим последует?

Еще советники предшественников Трампа — Джорджа Буша-младшего и Барака Обамы — время от времени размышляли о том, чтобы убить Касема Сулеймани. Командир бригад «Аль-Кудс» был военным архитектором иранской экспансии на Ближнем Востоке. Он управлял шиитскими ополчениями в регионе, захватывающими страну за страной. Сулеймани был советником ливанской «Хезболлы» в борьбе против ее противников как внутри страны, так и в Израиле; Сулеймани оказал военную помощь сирийскому диктатору Башару Асаду в войне против сирийского народа; Сулеймани вооружил хуситов Йемена в борьбе против центрального правительства; Сулеймани вместе с шиитскими ополчениями фактически захватил власть в Ираке. Этот человек прямо или косвенно несет ответственность за десятки тысяч убитых арабов и за еще большее число людей, ставших беженцами. То, откуда и куда он летел перед своей смертью, говорит само за себя: из Дамаска в Багдад. 

Но нужно ли было его за это убивать? Буш и Обама каждый раз останавливались перед этим шагом. Израильская разведка, постоянно наблюдавшая за перемещениями Сулеймани, могла ликвидировать его, но не сделала этого. Потому что на место Сулеймани придут другие — более глупые, более непредсказуемые и более брутальные. Иран рискует потерять лицо и после трех дней государственного траура и внутреннего сплочения может с развязанными руками нанести удары по вражеским целям на Ближнем Востоке. На это, в свою очередь, должен будет отреагировать Трамп. Не исключено, что стратегически он совершил одну из самых больших глупостей. 

Как может теперь поступить Иран?

Одна возможность — это прямая атака по военным базам США в регионе. И тут выбор большой. Американские военные расквартированы в Ираке, Турции, Иордании; они все еще присутствуют в Сирии, Катаре, Бахрейне, на островах в Индийском океане и с недавнего времени в Саудовской Аравии. Нападение шиитских ополченцев на американских солдат в Ираке и посольство США в Багдаде было всего лишь прелюдией к будущим событиям. Но несмотря на это прямая конфронтация с США для Ирана нежелательна. Страна сильнее в асимметричной войне. Вторая возможность — это нападение на союзников США в регионе. Атаки шиитских сил на нефтяные комплексы в 2019 году показали, насколько союзники уязвимы. Энергетическая инфраструктура стран Персидского залива для Ирана — как мишени в тире. И тут уж будет затронута вся мировая экономика. Иран мог бы также попробовать дотянуться до союзников США по НАТО. Такое развитие событий маловероятно, но исключать его нельзя. Иранские ракеты, к слову сказать, могут долететь и до Европы. 

Убийством Касема Сулеймани Дональд Трамп резко ограничил себе спектр возможных действий на Ближнем Востоке. Он хотел войти в историю как мирный президент, как герой, выведший страну из «войн без конца», что оценили бы избиратели на ноябрьских выборах в США. Но, расторгнув ядерные соглашения в 2018 году, устроив Ирану маленькую войну чередой болезненных уколов в 2019 году и, наконец, напав на Сулеймани, он переоблачается из костюма мирного президента в доспехи поджигателя войны. 

Если Иран ответит ударом по мировому снабжению нефти или нападением на американских военных, Трампу останется только начать военный поход против страны с населением в 80 миллионов человек. По сравнению с этим иракская война Джорджа Буша-младшего будет выглядеть как обычная прогулка.
 

читайте также

Gnose

Любовь к ближнему: как христианские церкви Германии помогают беженцам

«Там, где государства не справляются, должны действовать церковные организации», – считают христианские богословы Германии. Теолог Наталля Василевич о том, как немецкие протестанты и католики организуют помощь беженцам. 

Гнозы
en

Изображая жертву: о культуре виктимности

«Политическая корректность опасна тем, что она возрождает племенное мышление» – «То, что вы называете политической корректностью, я называю прогрессом». Этот обмен репликами — фрагмент из недавней дискуссии между Джорданом Петерсоном и канадской журналисткой Мишель Голдберг. Коротко и емко, он наилучшим образом отражает суть сегодняшних дебатов по поводу меньшинств и их права голоса в современном обществе. 

«Все чувствуют угрозу»

«Все чувствуют угрозу; одни — от большинства, другие — от меньшинства. Те и другие при очень разных шансах на самореализацию страдают от страха перед неполнотой своего коллективного бытия», пишет немецкий социолог Хайнц Буде1. Действительно, самореализация, а не успешное «встраивание» себя в заранее заданные рамки, стала главным императивом сегодняшнего западного общества — «общества сингулярностей», как назвал его другой немецкий социолог, Андреас Реквиц2. Сегодня не только каждый индивид, но и многие группы претендуют на статус «особенных», стремятся определить себя через ту или иную уникальную идентичность. При этом, пишет Реквиц, как для отдельных людей, так и для целых сообществ стремление к оригинальности и неповторимости является не просто субъективно желанным, но и социально ожидаемым3. Как это ни парадоксально, но быть «уникальным» — это и значит соответствовать требованиям сегодняшнего образованного городского среднего класса.

Уникальность, неповторимость, оригинальность существуют не сами по себе, но, напротив, социально производятся и воспроизводятся. Их создают и конструируют социальные агенты — отдельные индивиды, организации, институты. И именно в процессе этого конструирования нередко возникает конфликт между группами, претендующими на то, чтобы быть особенно особенными, и опасающимися, что их право на самоопределение будет ограничено извне. Точно так же, как в дебатах между Петерсоном и Голдберг: одни чувствуют, что не могут произносить те или иные вещи вслух, а другие — что их не слышат. И те, и другие ощущают себя жертвами.

Сегодня принято стремиться к тому, чтобы быть уникальным и особенным. Возможна ли в таком обществе солидарность?  © Chris Murphy/flickr, CC BY-NC-ND 2.0

Действительно, сингулярность — уникальность —  к которой сегодня принято стремиться, нередко понимается как сингулярность пережитой  в прошлом или переживаемой в данный момент дискриминации. Женщины, темнокожие, мигранты, мусульмане, люди с теми или иными недугами: все чаще в публичных дебатах (таких, например, как #metoo или #faceofdepression) «особенность» жизненного опыта отдельных социальных групп сводится к особенностям насилия, этот опыт сформировавшего. Дискуссия о правах угнетенных групп ведется, как минимум, с послевоенных попыток осмысления Холокоста и колониальной истории, и с середины 1960-х годов приобретает глобальное значение. Однако за последние несколько десятилетий фокус этой дискуссии сместился с борьбы за всеобщие права человека на борьбу за права отдельных сообществ4

«Взгляды автора не соответствуют сегодняшним представлениям о роли женщин»

Нет никакого сомнения в том, что насилие и дискриминация действительно существуют (с этим согласился бы даже Джордан Петерсон – по его мнению, в сегодняшнем обществе дискриминируют белых мужчин среднего класса). Более того, насилие и дискриминация, действительно, могут в большой степени определять ход жизни многих людей. Вопрос, который волнует сегодня многих исследователей заключается не в том, насколько обоснованны притязания тех или иных людей, групп, сообществ на статус жертв. Нет, вопрос в другом: какого рода социальные отношения возникают вокруг статуса жертвы?

Отвечая на этот вопрос, социологи Брэдли Мэннинг и Джейсон Кэмпбелл говорят о формировании в западном обществе – в особенности, в США – так называемой «культуры виктимности». Эта культура, пишут Мэннинг и Кэмпбелл, породила целый ряд новых понятий и практик, призванных защитить хрупкое — особенное, уникальное — «я» от насилия мнимого или настоящего. В американских кампусах борятся с «микроагрессиями»: непреднамеренными, но оскорбительными с точки зрения жертвы, высказываниями. Микроагрессией может стать, например, комплимент женщине по поводу ее обуви или прически; ей может стать рэп в исполнении белого музыканта или китайское блюдо в столовой американского университета. Точно так же рассуждения Иммануила Канта об устройстве общества могут расстроить современных студентов — уже в 2008 году одно из изданий «Критики чистого разума» вышло с примечанием от издательства: «Взгляды автора не соответствуют сегодняшним представлениям о роли женщин и этнических меньшинств». Наконец, целый ряд институций — администрации колледжей, дирекции музеев, продюсерские фирмы — изгоняют провинившихся или подозреваемых в насилии личностей из публичного пространства. 

Культура виктимности породила и новую форму моральной иерархии, где жертва имеет первостепенное право на высказывание. Если не в судебном, то, как минимум в репутационном смысле, осуществилась смена фундаментальных презумпций: презумпция невиновности сменилась на презумпцию виновности — виноват, пока не доказано обратное. При этом решение о степени вины нередко принимает сторона, считающая себя жертвой, — в единоличном порядке.

Солидарность для 99% 

Характерной чертой культуры виктимности становится, по мнению некоторых критиков, так называемый «карцерный активизм», когда одни группы используют инструменты государственной власти для подавления представителей других. Так, некоторые феминистки критикуют активисток движения #metoo именно за их готовность «спустить собак» и «запереть в тюрьмах» тех, кого проще всего категоризировать как насильников — мужчин из социально уязвимых групп.

Культуру виктимности и общество сингулярностей критикуют как справа, так и слева, причем критики с обеих сторон задаются одним и тем же вопросом: не грозит ли нам новая форма тоталитаризма? Отличие в ответах на этот вопрос. Если консервативные мыслители считают что выход — в большей индивидуализации, в императиве личных достижений над социальными структурами, то левые критики культуры виктимности настаивают на том, что борьба с насилием, неравенством и дискриминацией должна вестись не отдельными группами, а совместными усилиями. Поиск солидарности — а не сингулярности — является единственным выходом из тупика, в котором отдельные сообщества борются за перераспределение привилегий в свою пользу, а не за общее благо. Именно на этих позициях стоит как ряд активистских движений (например, Unteilbar в Германии или феминистские забастовки huelga feminista в Испании), так и многие социологи, политологи, экологи, гендерные исследователи. 

«Феминисткам необходимо объединяться с другими анти-капиталистическими и анти-системными движениями, чтобы стать феминизмом для 99% человечества. Только объединившись с анти-расистами, экологами, защитниками трудовых прав и прав мигрантов, мы сможем победить неравенства и сделать нашу версию феминизма надеждой для всех остальных», — пишут в своем «Манифесте» социологи Чинция Арруцца, Тити Бхаттачарья и Нэнси Фрейзер5

«Белая привилегия — это марксистская ложь», а «исламофобия — миф, придуманный фашистами и используемый трусливыми политиками», настаивает Джордан Петерсон. Наоборот, девиз левых критиков идентитарной политики и культуры виктимности мог бы звучать так: «Сингулярности всех стран — объединяйтесь!». 


1.Bude, Heinz (2014) Gesellschaft der Angst. Hamburger Editionen. S. 142-143. 
2.Reckwitz, Andreas (2018) Gesellschaft der Singularitäten. Suhrkamp. 
3.Reckwitz, Andreas (2018) Gesellschaft der Singularitäten. Suhrkamp. S. 9. 
4.Ignatieff, Michael (2001) Human Rights as Politics and Idolatry. Princeton University Press. 
5.Arruzza, Cinzia; Bhatttacharaya Tithi; Fraser, Nancy (2019) Feminism for the 99%: Manifesto. Verso. NY. 
читайте также
Gnose

Советский Союз и падение Берлинской стены

«Насколько мне известно, это вступает в силу немедленно... сейчас». Эти слова привели к штурму Берлинской стены. Ни Кремль, ни советское посольство в Восточном Берлине не были в курсе. Историческое решение об открытии стены поздним вечером 9 ноября было принято без согласования с советскими «друзьями». Ян Клаас Берендс о реакции Москвы на драматические перипетии 1989 года.

показать еще
Motherland, © Таццяна Ткачова (All rights reserved)