Споры о ГДР и шире — о востоке и западе Германии не только в прошлом, но и в настоящем — не утихают на протяжении десятилетий. Поводом для нового раунда может стать почти все что угодно: новая книга, чье-то резонансное высказывание, громкое политическое событие. После июньских выборов в Европарламент активно обсуждалось, что карта побед «Альтернативы для Германии» почти полностью совпала с границами бывшей ГДР. Согласно исследованию, проведенному в 2020 году Лейпцигским университетом, две трети восточных немцев хотели бы возвращения к временам социализма.
То же исследование свидетельствует о крайне низкой представленности выходцев из Восточной Германии на ведущих позициях в политике, экономике, юриспруденции и в университетах. Именно этой недопредставленностью писательница и уроженка Восточного Берлина Дженни Эрпенбек (нем. Jenny Erpenbeck) объясняет то, что она стала одним из самых известных немецких голосов в других европейских странах, но относительно малопопулярна в самой Германии. Со всеми своими историями о жизни в ГДР она считает себя чуждой для литературного истеблишмента преимущественно западногерманского происхождения.
Историк Илько-Саша Ковальчук, ровесник Эрпенбек, также родившийся в 1967 году в Восточном Берлине, категорически отвергает такую трактовку. По его мнению, Эрпенбек успешно продвигает за границей ту версию истории ГДР, которую в Германии не могут принять просто потому, что тоже были ее свидетелями.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы не пропустить ничего из главных новостей и самых важных дискуссий, идущих в Германии и Европе. Это по-прежнему безопасно для всех, включая граждан России.
Я знаю немало прекрасных писательниц и писателей, ни разу не получивших ни единой литературной премии. У Дженни Эрпенбек немецких премий множество. Тем не менее ее поклонники из Восточной Германии любят жаловаться на то, что ей все еще не досталась ни одна из трех главных немецких литературных премий — а все, мол, потому, что в жюри не представлены выходцы из ГДР. В последнее время к этим жалобам присоединилась и она сама.
Что за ерунда! То есть в жюри [полученного ей] Международного Букера были восточные немцы? А [немецкая] премия Георга Бюхнера не доставалась Фолькеру Брауну, Дурсу Грюнбайну, Саре Кирш, Вольфгангу Хильбигу, Райнхарду Йирглю, Эльке Эрб? Как быть с тем, что Уве Теллькамп, Юлия Франк, Ойген Руге, Антье Равик Штрубель получили Немецкую книжную премию? Что сказать про Инго Шульце и Клеменса Майера с премией Лейпцигской книжной ярмарки — или про Лутца Зайлера, которому достались все три награды?
Дженни Эрпенбек завоевала всемирную известность как голос ГДР и Востока Германии. Как же объяснить, что в ее книгах и высказываниях не встретишь тех, кто победил в 1989/90, кто был освобожден, кто достиг своей цели? Для нее 1989-й — это не праздник освобождения. Она пишет: «Мы победили сами себя, так что наша по этому поводу радость порой напоминает ненависть».
На самом деле «мы» победили «их» — но даже теперь, оглядываясь назад, многим бывшим жительницам и жителям ГДР трудно сказать, к какой группе они принадлежат или принадлежали. На мой взгляд, большинство было «им» — теми, кто поддерживал, защищал или как минимум до конца терпел систему. Для самой Дженни Эрпенбек 1989-й был, безусловно, годом потерь: надежды, утопии, веры в лучшее будущее — о чем она рассказывала абитуриенткам и абитуриентам в 2014-м.
Партийная родословная
Дженни Эрпенбек выросла в безупречно коммунистической семье. Ее дед, Фритц Эрпенбек, вступил в Компартию Германии довольно поздно, в 1927 году, в возрасте тридцати лет, но, будучи журналистом, быстро стал важной частью пропагандистского аппарата партии. Во времена национал-социализма он спасался в Советском Союзе, а в 1945-м вернулся в Германию в составе знаменитой группы Ульбрихта, став одним из самых рьяных пропагандистов режима. Кстати, в берлинском районе Панков его имя до сих пор носит улица — по причине совершенно неведомой.
В отличие от Фритца Эрпенбека его жена, Хедда Циннер — политическая функционерка, а также писательница, актриса, журналистка и режиссер, — создала как минимум одно произведение, которое и сегодня заслуживает внимания: автобиографию Selbstbefragung («Разговор с собой»), изданную в 1989 году. Ее рассказ о годах, проведенных в Советском Союзе, по восточногерманским меркам можно назвать критичным. Тем не менее и она так же, как и ее муж, причастна к коммунистическому сговору молчания о годах террора в СССР.
Их сын, Джон Эрпенбек, родился в 1942 году в Советском Союзе, в Уфе, куда эвакуировали Коминтерн из знаменитого московского отеля «Люкс». В ГДР он окончил физфак, а затем занимался марксистско-ленинской философией, причем так успешно, что даже во времена Стены оказался среди немногих выездных ученых.
Одновременно он стал писателем, причем превзошел своих родителей — его книги были и популярнее, и литературно качественнее. Несколько лет он прожил с матерью Дженни, Дорис Килиас, которая защитила диссертацию по романской филологии и была переводчицей с арабского.
Привилегированный быт
Итак, родившись в 1967 году, Дженни Эрпенбек выросла в параллельном мире коммунистической элиты со всеми соответствующими привилегиями — включая возможность пожить с матерью год в Италии задолго до падения Берлинской стены. Подобный опыт не может не повлиять на восприятие и взгляды. В таком ракурсе тюрьма, которой была ГДР, кажется куда привольнее и приятнее.
Получив Международную Букеровскую премию, Дженни Эрпенбек дала множество интервью. Беседуя с Tagesschau, она сказала: «Я думаю, что этот, скажем так, неискренний язык тоже в значительной степени способствовал гибели ГДР — потому что подлинное общение прекратилось. Не стало настоящего общения между властями и людьми. Это гораздо хуже, чем можно подумать. Конечно, экономика тоже была в упадке, но вера в прорыв, которая была вначале, сразу после войны, рухнула именно из-за этой фальши в языке».
Эти слова — отличная иллюстрация того, почему важно обратить внимание на семейную историю Эрпенбек. Потому что именно так выглядит пережевывание мифов, которым так любят заниматься бывшие представители той системы. Что, во-первых, на заре ГДР существовала искренняя вера в прорыв. И что, во-вторых, эту веру развалил язык.
Говорить подобное — значит отрицать, что коммунистическая «диктатура пролетариата» под руководством «партии нового типа» никогда, ни в какой момент, не обещала справедливости, свободы, равенства и демократии. Отрицать, что она с самого начала была и всегда оставалась формой правления меньшинства, противостоящего свободе и демократии.
Страна стен
Развалил систему, разумеется, не язык, развалили ее террор, насилие, угнетение, милитаризация и неуважение к правам человека. Большинство отвергало эту страну, сцепленную стенами, которые огораживали ее не только снаружи, но изнутри: в каждой школе, библиотеке, газете, университете, в каждом сельскохозяйственном товариществе и на любом рабочем месте человек постоянно натыкался на них.
Несколько лет назад Дженни Эрпенбек продвинулась в идеализации восточногерманского прошлого еще дальше. В начале 2019-го она пожаловалась газете Tagesspiegel на то, что посвященные ГДР открытки вечно показывают стену, а не быт людей. Не знаю уж, где жила она — впрочем, нет, знаю, — а в том Восточном Берлине, где я прожил почти столько же, сколько она (только без перерывов на отдых в западных странах), Стена была тем, что определяет этот самый быт.
И даже не потому, что я хотел сбежать. Как и Дженни Эрпенбек, я вырос в коммунистической семье; меня тоже воспитывали коммунистом. И все же воспоминания у нас очень разные: для меня Стена была ежедневной темой разговоров, местом притяжения, надежды, страха и смертей. Стена не одному мне мешала говорить, читать, слушать, делать то, что я хотел, изо дня в день ограничивала, сковывала, ранила и злила меня, по капле лишала меня надежды. Стена определяла мой быт — пожалуй, как ничто другое. Осознал я это лишь со временем. Осознание ведь тоже должно было сперва пробраться через стену — повседневной глупости, узости мышления, насилия, идеологии, ненависти.
Романы Дженни Эрпенбек пользуются успехом. Мне нравится ее стиль, я читаю ее книги не без удовольствия. Но у меня они оставляют странное послевкусие. Например, в ее последнем романе, Kairos (роман не переведен на русский. — дekoder), от краха ГДР все только страдают (кроме разве что загнивающего Запада). Даже закрытие проклятого гостелерадио ГДР (DDR-Rundfunk) здесь оплакивается, словно в небытие ушло что-то кроме пропагандистской машины.
Притяжение с востока
Вот характерный момент из романа — о переименовании берлинской улицы Dimitroffstraße в 1990-е в Danziger Straße. Решение было более чем сомнительным, в книге оно осуждается. Но вот чем лучше Dimitroffstraße, никто из книги не узнает. Потому что это никак и не объяснить, ведь Димитров был кровавым болгарским диктатором.
Его забальзамированное тело в 1990 году было перезахоронено (а мавзолей снесен в 1999-м) — а улица на востоке Берлина пусть и дальше носит его имя? Такое отношение к истории Эрпенбек культивирует не только в своих литературных произведениях, где это можно списать на свободу творчества, но также в интервью и выступлениях.
У Эрпенбек восток предстает местом надежд, чаяний и светлого будущего, а запад, наоборот, — тупым, безнадежным, поверхностным и ужасным во всех отношениях. В рамках дискуссий о Восточной Германии она обслуживает то самое ностальгическое и отвергающее свободу чувство, то самое восточное германство, не имеющее под собой ни исторических, ни политических оснований и, по сути, открывающее дорогу тоске по вчерашнему дню, которое не становится ни лучше, ни гуманнее от связанных с ним чувств: Стена остается Стеной.
