Накануне 9 мая в Берлине развернулась судебная борьба вокруг публичной демонстрации российских и украинских флагов. Год назад под запрет попали те и другие, полиция изначально настаивала на том же самом. По итогам тяжбы в этом году флаги Украины разрешены, а России и Советского Союза — запрещены.
Спор вокруг знамен — небольшая часть большой дискуссии о позиции, которую Германия должна занять по поводу российской агрессии против Украины. Сразу после ее начала канцлер ФРГ Олаф Шольц заявил о «смене эпох» и объявил о планах усилить немецкую армию. Его речь в бундестаге была сразу же названа «исторической», но в ней он лишь мельком упомянул помощь самой Украине в борьбе с интервентами. Весь следующий год прошел под знаком обвинений в нерешительности в адрес немецкого правительства. Особенно активен был бывший посол Украины в Германии Андрей Мельник, который даже в какой-то момент сравнил Шольца с «обиженной ливерной колбасой» (Владимир Зеленский уволил Мельника в октябре 2022 года).
В итоге власти Германии согласились на поставки в Украину тяжелого вооружения, в том числе современных танков «Леопард». Немецкие военные поставки с начала войны превысили 3,5 миллиарда евро, по этому показателю Германия занимает третье место в мире после США и Великобритании. И тем не менее их доля в ВВП страны — 0,1% (у тех же США — 0,2%, а, например, у Польши — почти полпроцента).
Осторожность, с которой действуют немецкие власти, вызывает возмущение в Украине, но вполне соответствует общественному мнению в самой Германии. В марте 2022 года, сразу после начала войны, 63% опрошенных немцев выступало против поставок тяжелых вооружений Украине. И даже спустя год почти две трети опрошенных против поставок Украине современных боевых самолетов; от 31% до 40% граждан Германии считало уже оказанную помощь чрезмерной (и лишь от 17% до 22% — недостаточной),
Историк Штефан Шольц в статье для портала Geschichte der Gegenwart объясняет, что немцев подводит упрощенное представление о пацифизме и войне, которое они сформировали из осмысления своего национального опыта Второй мировой.
Многие немцы критически относятся к поставкам вооружения для Украины, сопротивляющейся российской агрессии. Если верить соцопросам, часть населения Германии разделяет неуверенность политиков, особенно представителей [правящей] СДПГ, в этом вопросе. По телевидению, в прессе и в открытых письмах общественные деятели выражают не только несогласие с поставками тяжелых видов вооружений, но и общую тревогу и сомнения в целесообразности вооруженного сопротивления, с учетом жертв и возможной эскалации конфликта.
При этом часто косвенно, а порой и явно ссылаются на опыт Германии во Второй мировой войне и связанные с ним уроки. Правда, учитывая, сколько времени прошло с тех пор, личными воспоминаниями могут теперь поделиться лишь немногие участники дискуссии (приходя при этом к разным выводам, как, например, Клаус фон Донаньи и Герхарт Баум). Некоторые, как Харальд Вельцер, ссылаются на то, о чем рассказывали в их семьях. Но куда большую роль в целом играет общественная культура памяти, сложившаяся за последние десятилетия и формирующая в обществе и особый взгляд на историю, и оценку настоящего.
«Переживающей “смену эпох” Германии» срочно необходима «открытая и полная рефлексии дискуссия относительно новой исторической ориентации», пишет Михаэль Вильдт в контексте дискуссий о связи между Холокостом и колониализмом. Но война в Украине тоже испытывает немецкую культуру памяти на прочность. Возникает вопрос, какую роль она играет в сдержанной и нерешительной позиции Германии по поводу военной поддержки Украины. Нужна ли в этом контексте некая переоценка или корректировка незыблемых, казалось бы, установок и категорий этой культуры?
«Никогда больше»
Точкой отсчета и главным негативным событием для немецкой культуры памяти, безусловно, и сегодня остается Холокост. С 1980-х годов лозунг “Nie wieder Auschwitz” («Аушвиц — никогда больше!») был как основным элементом культуры памяти, так и руководством к действию. С ним же многократно увязывался, прежде всего в левых кругах, и пацифистский лозунг “Nie wieder Krieg!” («Война — никогда больше!»). Долгое время они были двумя сторонами одной медали, ведь Холокост стал возможен только из-за захватнической войны, которую начала Германия. И в то же время Освенцим был освобожден лишь благодаря военным операциям союзников, а конец трагедии Шоа смогла положить только военная сила.
Что для реализации принципа «Аушвиц — никогда больше!» может потребоваться военное вмешательство, постепенно становилось ясно в 1990-е годы в ходе югославских войн, причем принятие этого факта было очень болезненным и дискуссионным процессом. И даже несмотря на это доминирующим осталось представление, что кто-кто, а Германия в силу своей истории обязана быть особенно сдержанной при любых военных действиях.
Исторический груз Германии — это развязанная ею Вторая мировой война, которая причинила неизмеримые страдания другим народам и под конец превратила в жертв и самих немцев. С тех времен окрепло убеждение, что любая война — противозаконное дело, особенно если им занимаются сами немцы. В первую очередь это касалось конфликтов, которые не сопровождаются явным геноцидом.
Но причиной и основным мотивом военных действий со стороны союзников в годы Второй мировой войны стала отнюдь не попытка предотвратить или прекратить уничтожение евреев, а агрессивная экспансионистская политика Германии. Связанные с этим немецкие преступления, которые геноцидом назвать нельзя, — захватническая война, бомбардировки городов, массовые депортации гражданского населения на принудительные работы, расистская и жестокая оккупационная политика, особенно в Восточной Европе, — закрепились в немецкой культуре памяти в меньшей степени. В тех же странах, что пострадали от этих злодеяний, о них не забыли. Именно эти преступления из сегодняшней перспективы легитимируют борьбу предков против национал-социалистической Германии, как и распространенное там фундаментальное убеждение, что войны могут быть необходимы.
Сопротивление бесполезно
В отличие от своих бывших противников сами немцы не обладали опытом широкого и успешного сопротивления, которое привело бы к освобождению от национал-социализма. Наоборот, в их памяти война связана с борьбой отнюдь не за правое дело, лишь в очень редких случаях это была борьба против национал-социализма, и всякий раз — тщетная. Краткий итог Второй мировой войны для немцев заключается в том, что сражения на поле боя складывались плохо, а редкие примеры вооруженного сопротивления нацизму были безуспешными.
«Наши предки [...] оказывали сопротивление, и мы должны делать то же самое сегодня», — заявления, подобные этому недавнему высказыванию британского публициста Пола Мейсона, сложно себе представить в Германии. В актуальной немецкой культуре памяти отсутствует как исторический опыт борьбы за правое дело, ставшей необходимой, так и примеры, когда насильственное сопротивление преступному противнику было бы не только морально оправданным, но и успешным. Напротив, в Германии опыт сопротивления, не принесшего никаких результатов, заложил основу для послевоенной памяти, которая в долгосрочной перспективе привела к столь широкому отрицанию любых форм войны и насилия.
Это же подвело для немцев черту под возможностью иметь о войне героическую память. Культура памяти союзников и оккупированных народов в этом отношении значительно отличается: память о солдатах, бойцах сопротивления и партизанах, которые после долгой борьбы наконец победили национал-социализм, пожертвовав здоровьем или жизнью, стала надежным обоснованием для героического исторического нарратива. Эта культура памяти никуда не делась до сих пор, причем немцы с их постгероическим высокомерием часто относятся к ней насмешливо, как к пережитку прошлого. Очень поздно и очень медленно в немецкой культуре памяти формировалось понимание того, что благодаря именно такой борьбе Германия не только потерпела поражение, но и была освобождена.
Самоощущение жертвы и высокомерие просвещенных
Между тем память о солдатах-победителях из союзнических армий в Германии противоречива. Прежде всего, советские солдаты Красной Армии — которых уже тогда называли просто «русские» — до сих пор считаются насильниками, сначала изгнавшими коренное немецкое население из восточных областей страны, а потом оккупировавшими Восточную Германию. Из-за этой памяти в том числе сохраняется некий страх перед «русскими», которые могут оказаться страшными и жестокими, так что лучше их не провоцировать, а договариваться мирно.
О самих себе у немцев сформировалось двойственное коллективное представление — как о народе, ставшем одновременно и палачом, и жертвой. Поначалу, и это растянулось на многие годы, Германия воспринимала себя как жертву войны и произвола со стороны союзников, и лишь позже к этому чувству добавилось осознание собственных преступлений, в первую очередь в связи с Холокостом. «Проработка» этой части собственной истории — это сегодня неотъемлемая часть немецкой культуры памяти. В связи чем иногда, например в телевизионных ток-шоу, проявляется чрезмерно самоуверенное и высокомерное отношение немцев к другим — якобы не столь развитым в этом отношении — народам, которые, например, недостаточно глубоко изучили собственную историю коллаборационизма. Немцы также подчас дают понять, что не нуждаются в чьих-либо поучениях по поводу истории, так как уже с лихвой выполнили работу над ошибками.
Солидарность и сдержанность
Несмотря на то что в немецкой культуре памяти закрепилось осознание преступной роли своей страны в годы Второй мировой, после окончания холодной войны усиливается и ощущение себя жертвой. В различных медиа это особенно хорошо видно с начала 2000-х годов. Сегодняшняя солидарность с Украиной как с жертвой российской агрессии и готовность граждан Германии в массе своей поддержать украинцев объясняется, в частности, наличием этой культурной памяти о собственном опыте участия в войне.
Сочувствие и стремление помочь украинским беженцам (а это в основном женщины и дети), вероятно, — одно из последствий немецкого ощущения себя жертвами: при мысли о послевоенных беженцах и изгнанниках в памяти немцев возникают прежде всего женские образы. И наоборот: визуальный образ мужчины-солдата и прежде, и теперь олицетворяет для них в первую очередь связь с неким преступлением; мужчины, сражающиеся на войне, в немецкой культуре памяти — это всегда картина в темных тонах, которая по-прежнему играет важную роль, в том числе в дискуссии о военной помощи Украине.
Эгоцентризм памяти и робость политики
На протяжении десятилетий после Второй мировой войны культура памяти в Германии развивалась нелинейно. Немецкое общество доказало свою способность ставить под сомнение и при необходимости корректировать уже, казалось бы, устоявшиеся образы исторического самовосприятия. Раньше эту способность немецкого общества к рефлексии с большим уважением отмечали и другие страны. Однако теперь начали раздаваться и другие голоса: так, лидер либеральной польской оппозиции и бывший председатель Европейского совета Дональд Туск недавно заметил, что может сложиться впечатление, что Германия извлекла неверные исторические уроки.
На фоне захватнической войны России против Украины становится ясно, что для немецкой культуры памяти по-прежнему характерен заметный эгоцентризм. Слишком редко в расчет бралось то, что помнят о войне соседи Германии и ее бывшие противники. Слишком редко в процессе столь тщательного изучения собственной истории принималась во внимание историческая память этих стран, слишком мало ей отводилось места. В результате сегодняшнее восприятие Украины зачастую одновременно и сдержанно-робкое, и самодовольно-высокомерное. Такой подход никоим образом не поможет Украине справиться с экзистенциальной угрозой, исходящей от России. Не защитит он от связанной с этим опасности и демократию в Европе, за сохранение которой несет свою долю ответственности и немецкая культура памяти.
