Для меня этот текст оказался самым сложным из тех, что я когда-либо писала. Я жила с ним несколько месяцев лета-2022. Некоторые образы приходили во снах, я писала и удаляла целые абзацы, открывала и закрывала файл, перечитывала свои старые тексты, с головой уходила в политические новости, по часу в день лежала на диване и смотрела в белый потолок. 

Я собирала эссе про жизнь в Беларуси кусками. Как, видимо, и себя. 

Почему все во мне сопротивлялось этой работе? Сложно говорить своим голосом из нутра диктатуры. Еще моя психика упорно блокировала переживание экзистенциального ужаса: в разорванном мире жить невозможно, двоящаяся реальность невыносима, неопределенность будущего изматывает. Внутри меня будто пульсирует черный жилистый узел, в котором спрессованы и этот ужас, и ярость, а личные травмы намертво переплетены с (гео)политическими. Но там же парадоксальным образом кристаллизуются ценности и концентрируется творческая энергия. За эти два года я стала много писать, на русском и беларуском, причем не так, как раньше. А еще уходить в себя и часами рисовать.

1.

— Когда вы станете взрослыми, вы будете жить при коммунизме! — торжественно сообщает на первом школьном уроке первоклашкам пожилая учительница. Мне шесть с половиной лет, я сижу за партой в парадной школьной форме. Круглые глаза, косички и голубые банты, нарядный белый фартук и коричневое шерстяное платье (тело от него чешется). За каждую отличную оценку учительница, строгая и справедливая, приклеивает красную советскую звездочку на обложку тетради. Я была отличница, и мои тетради в первом классе выглядели как грудь Брежнева, все в орденах. 

При этом в начале 1980-х обещание коммунизма — уже наивный анахронизм, в его построение мало кто верит. За окнами школы тянулся брежневский «развитой социализм». Так это называлось официально и означало, что партия умывает руки, построение коммунизма — проблема следующих генсеков, а Брежнев с нами навечно. А скоро вообще все рухнет, но пока об этом никто не знает. 

Школа была новой, как и весь район на окраине Минска с затейливой геометрией блочных девяти- и двенадцатиэтажных домов. В мае все вокруг покрывалось зеленой травой и желтыми одуванчиками.

Район построили на месте нескольких окраинных деревень, их жителям тоже дали квартиры в новых домах. Старый лес, который когда-то окружал эти деревни, стал прогулочным парком. Ранней весной он был полон белых подснежников. А на долгие майские праздники люди целыми семьями сидели в этом лесу на покрывалах, жгли костры, жарили мясо, выпивали.

Через кольцевое шоссе сосновый бор продолжался, и как раз там было место конвейерных расстрелов конца 1930-х годов, теперь известное как Куропаты. Ночью по приказу НКВД здесь выкапывали ров, затем чекисты привозили в автозаке приговоренных, выстраивали или клали в ряд и стреляли в затылок. На следующую ночь привозили новую партию расстрельных… Там под землей и сейчас лежат десятки тысяч безымянных тел. Над ними много лет в марте расцветали белые подснежники — на беларуском языке они называются пралескі, а местные звали их курапатамі. 

В предперестроечные годы о Куропатах еще никто вслух не говорил и тем более не писал, но бывшие деревенские жители что-то знали — возможно, их старики что-то шептали. 

Начальные классы после уроков выгуливали на лесной поляне, где можно было делать что угодно, только не убегать домой. И начинался час детских игр в жуткое. Мы собирались в кружок и рассказывали друг другу: на этом турнике нельзя висеть — с него недавно сняли повешенного. В грязной трубе под шоссе лежит человеческое сердце (я видела его своими глазами). В лесу было много дорожек и троп, рвов и кочек, и мы шептали друг другу, что это кладбище без крестов. Вон те со своими шашлыками точно сидят на могиле, прямо над черепами.

Жуткое являлось нам, детям позднего застоя, из воздуха, слухов и шепота, но оно всегда было рядом. Советские дети вообще любили страшные истории. Про котлету в школьной столовой, в которой кто-то нашел человеческий ноготь, потому что в подвале стояла огромная мясорубка и превращала людей в фарш, про пионерский галстук, задушивший девочку, про гроб на колесах (воронок?), который в темной ночи едет по городу, медленно приближаясь к твоей квартире... А в подвале одного дома в моем районе жили скелеты, которые сдирали живьем кожу с прохожих и превращали их в таких же подвальных жителей. Кто-то слышал нечеловеческие крики. И не дай бог было оказаться возле этого подвала ночью — останешься без кожи.

2.

XXI век, прошло 40 лет после моего детства. Казалось, что время движется вперед, к биотехнологиям, роботам, виртуальным мирам и новым проблемам. И вдруг архипелаг ГУЛАГ зашевелил хребтом, оброс липкой кожей и поднялся из глубин, а теперь крушит и отравляет все вокруг. Все эти годы чудовище, вскормленное сталинским тоталитаризмом, лежало-дышало и ждало своего часа. А теперь снова пережевывает людей.

На самом деле оно всплыло совсем не вдруг. Ни в Беларуси, ни в России с ним официально так и не распрощались. На месте исторической памяти о травмах советского прошлого — разрывы, умолчания и шизофренические коллажи.

Например, рядом с Минском в XXI веке появилась «Линия Сталина». Официально это государственный музей советской военной техники, «историко-культурный комплекс», а также туристический аттракцион: здесь можно сделать селфи возле советского танка и залезть в бронепоезд. Там же стоит каменный бюстик Сталина, патриоты (так на сайте и написано) приносят ему венки и цветы.

На другой окраине города находится мемориал «Куропаты». После раскопок, публикаций, народных акций и трех государственных комиссий с начала 1990-х не признать Куропаты местом памяти о сталинских репрессиях было невозможно. Но здесь все время происходят мутные истории. Сперва рядом открылся ресторан «Поедем-поедим» (а без разрешения властей в Беларуси не открывается ничего) — с видом на ряд памятных деревянных крестов вдоль черного леса. Затем эту территорию было приказано благоустроить, и благоустройство началось с выкорчевывания крестов, так как они были установлены активистами «без разрешения». Это был 2019 год и символический жест государства: только оно может указывать, что и как должны помнить беларусы.

А вот красивое, покрашенное в нежный пастельный цвет здание с колоннами и огромной железной дверью в центре города — беларуский КГБ. Как рассказывал в публичном интервью один бывший арестант, по кабинетам для допросов здесь рассредоточены следы культа чекиста Феликса Дзержинского: портреты, бюсты, цитаты. А за углом находится Клуб имени Дзержинского — как написано на сайте, здесь можно заказать банкет. 

В этом же районе находится Пищаловский замок — сооружение XIX века, которое на яндекс-карте Минска обозначено как историческая достопримечательность. Некоторые туристы, не знакомые с беларускими реалиями, пытаются его посетить. 

— Как попасть на экскурсию в Пищаловский замок? — спросил кто-то недавно в одном чате.

Беларусы дали честный ответ:

— Встаньте рядом с бело-красно-белым флагом, вам сразу все внутри покажут.

Это здание уже 200 лет используется как тюрьма, сейчас на его территории — следственный изолятор. Здесь же, по слухам, приводят в исполнение смертные приговоры. После 2020 года большинство арестантов, которые ожидают здесь суда, — «политические». То есть люди, которым грозят статьи за инакомыслие и сопротивление режиму.

Если турист и доберется до этого исторического места, то увидит высокий забор, колючую проволоку, охрану, длинную очередь людей с передачами. Фотографировать все это запрещено.

3.

Как здесь живется через два года после революции 2020 года? Реальность двоится. 

Вот душный город, жара, навязчивое солнце, босоножки вязнут в асфальте. Из моего окна видны небо, колонна блочных домов и стадион. Посреди него одинокий беларус расстелил на травке полотенце и лежит в трусах и черных очках, создает себе загар и запас витамина D, чтобы пережить здоровым грядущее полугодие серых небес, слякоти и туманов. Выглядит как жест беларуского упрямства: отпуска не будет, визы нет, на городской пляж ехать сквозь весь город жарко — прочувствуем лето в предлагаемых обстоятельствах, а море, волны и песок можно просто вообразить. 

Жизнь бурлит. Люди спешат по делам и магазинам, в подземных переходах и на выходах из метро масштабно развернулась стихийная торговля: пенсионерки, дачники, колхозники стоят рядами и продают горожанам урожаи со своих огородов. 

Куплю у бабушки стакан голубики, перемешаю ее с мороженым, съем не спеша чайной ложкой. 

Каждый день в стране проходят аресты — хватают за лайки под постами, за проведение экскурсий по городу, за подписки на телеграм-чаты, за то, что уже отсидел(а) в 2020-м за участие в протестном марше 15 суток. Суды и другие карательные органы перевыполняют план. Просто так забирают у тебя годы жизни и здоровье. Страшно представить, как душно было в эти дни в камерах, переполненных людьми. Есть колонии, где охранники и их начальство стараются «политических» сломать — и психологически, и физически. Письма поддержки и передачи к ним не доходят. За непокорность отправляют в карцер. Переводят в колонии с дурной славой и особо жестоким режимом. 

Один человек, отбывший там свой срок, рассказывал, что его как-то заставили ложкой выскребать унитаз. 

4.

— У нас все есть и нет войны! — громко говорит женщина с тележкой еды в магазинной очереди то ли кому-то рядом, то ли самой себе. 

Война идет в Украине, с нашей территории на нее тоже летит смерть. Ее образы и следы пронизывают нашу реальность, поэтому война идет и в нашем доме.

Ночью подхожу к окну — мирный блочный муравейник напротив, спят в своих норах беларусы. И вдруг вижу оголенный взрывом остов дома, черные бетонные перекрытия, выжженные внутренности жилищ. 

Война — это черная мертвая земля, покалеченные тела, мертвые дети, не погребенные по-человечески люди, девятый вал боли и страха. Это катастрофа расчеловечивания и мир, вывернутый наизнанку. 

С 24 февраля мне начали приходить сообщения от украинских и российских друзей. Украинская коллега спросила, почему я ничего не пишу в соцсети о вторжении России, — у них здесь ад. Киевская подруга на мое тревожное письмо ответила, что первый взрыв был на рассвете, бомбили аэропорт рядом с их районом, но они с сыном еще немного поспали. С тех пор она описывает свою повседневную жизнь только на украинском языке и с отменным чувством черного юмора. Еще тогда мне написала российская подруга. Спросила, как я, и мы виртуально обнялись.

А я была в ступоре — как и тогда, 13-14 августа 2020 года, когда на нас обрушился поток свидетельств о пытках и издевательствах на Окрестина. Потом беларусов прорвало, они вышли на улицы, чтобы сказать насилию НЕТ. Против войны в Украине тоже вышли — не так много, как два года назад; оставшиеся здесь люди очень измучены диктатурой. За участие в антивоенном митинге в Минске было арестовано 800 человек.

Через полгода стало очевидно, что эта война меняет весь мир. Помимо прочего, она отбрасывает разные большинства к черно-белому мышлению, круги которого расходятся повсеместно. Пропаганда стала сильнее реальности и подменяет ценности воинственными клише. Теперь все вокруг — или «свои», или «чужие», а твой паспорт — твоя судьба. 

«Все беларусы — соагрессоры», «все россияне одурманены фашизоидной пропагандой», закроем границы даже для тех, кто не хочет иметь со своей токсичной страной ничего общего, отменим русских с их литературой и балетом. Вся русская классика пронизана имперской идеей, наши дети не будут читать ни Пушкина, ни Достоевского.

Я убеждена, что сопротивляться войне — это еще и сопротивляться упрощению мира и черно-белым трактовкам реальности. Культура — всегда про сложность, напластования смыслов, свободу интерпретаций. Быть человеком в новом мире значит выстраивать цепи солидарности на основе общих ценностей и поверх границ. 

Я буду голосовать за то, чтобы в Новой Беларуси русскую классическую литературу, например, оставили в школьной программе. В курсе «Мировая литература». И обучали видеть в русской поэзии и прозе контексты (имперский в том числе), а также быть свободными в трактовке идей, образов и символов. Читать ее можно будет и в оригинале, и в переводе на беларуский — кому как удобнее.

5.

Силовыми диктатурами и войной закончился постсоветский период, это его агония. Еще два года назад было полное ощущение, что мы на большой скорости и неизбежно входим в будущее. Новые технологии, новые поколения, новые вызовы человечеству. Но теперь мы имеем дело с темной стороной умирания диктатур: власть и в Беларуси, и в России окончательно увязла в самых токсичных советских фантазмах: патерналистском, антизападном, административно-командном; имперском, милитаристском, экспансионистском. Силой и пропагандой навязывает их населению. «Любимую не отдадим!» — проиграв выборы, сообщил своему народу бывший беларуский президент. Изнасилуем, лишим воли, прав и надежды... 

Будущее неизбежно, хотя никто сегодня не знает, как долго продлится агония и сколько жизней еще сломает. 

И все же война закончится, российская оккупация отползет из Украины, постсоветские диктатуры развалятся.

Беларусы выйдут из тюрем. 

Мы вернемся домой. 

Базовая национальная идея, которая должна лечь в основу Новой Беларуси, сформулирована самой нашей историей XX и XXI века: диктатуры, репрессий, игнорирования человеческого достоинства и прав в нашей стране больше не будет никогда. НІКОЛІ ЗНОЎ. НИКОГДА СНОВА. 

В честь этой идеи никто не будет шагать ровными рядами на парадах под бело-красно-белыми флагами. На обеспечение свободного от диктатуры будущего будут работать все политические и социальные институты — от парламента до образования, начиная с детского сада. 

В Пищаловском замке будет наконец открыт музей репрессий и тюрем прошлого. Мы отменим смертную казнь и проведем судебную реформу. Пусть в тюрьмах Новой Беларуси будут условия, не лишающие человеческого достоинства. А потом мы будем судить тех, кто сегодня делает жизнь беларусов невыносимой. Те, кого сегодня я назвала бы представителями преступной власти, палачами, пропагандистами-доносчиками, не будут задыхаться в духоте, спать на бетонном полу, подвергаться пыткам. Пусть читают книги и пытают сами себя. 

Беларуская Лубянка откроет свои архивы и тайные подвалы. Мы будем восстанавливать общественную память о беларуской истории XX и XXI века со всеми ее травмами, жертвами, разным пониманием, что значит быть беларусом, разными опытами сопротивления русоцентризму имперской идеологии. 

Скорее всего, Новая Беларусь будет рождаться из хаоса, будет много споров, обид и борьбы за власть. Беларусы будут делиться на партии и учиться политике. Но это уже будет другая история, где от моей картины мира, ценностей и профессиональных навыков исследователя и преподавателя будет что-то зависеть. Я хочу дожить до этих времен.

6.

Написала абзац про Беларусь будущего и заснула. Открываю глаза — я в своей квартире, тот же пейзаж за окном: скучные блочные дома, деревья, тропа в магазин. Завариваю кофе, сажусь к компьютеру и иду в Метавселенную Беларусь 2.0. Я там живу, у меня цифровой паспорт. Натягиваю какой-то аватар — я не выспалась, буду сегодня беларуской с головой совы, — иду на рабочую встречу. Потом в виртуальный колледж, у меня занятия (я так давно преподаю, что читаю лекции даже во сне). Еще на цифровой митинг перед виртуальным парламентом, в кафе с друзьями и в кинотеатр посмотреть новый фильм. Вся эта насыщенная жизнь происходит в реальных декорациях виртуального Минска, даже маршруты знакомые. 

Но мне нужна обычная, не виртуальная еда. Надеваю пуховик, выхожу на улицу, бреду в магазин «Овощи. Фрукты» — он такой же, как в советском детстве, память тела воспроизводит даже запах. У входа топчется очередь людей в сером. Сердитая продавщица открывает рычаг железного ящика, похожего на мусоропровод, и из его зева высыпается три килограмма еды. Молча подставляешь авоську, расплачиваешься, разворачиваешься и идешь домой. 

Еще виртуальный мир не дает почувствовать тепла и поддержки Другого. Поэтому цифровые беларусы выходят по ночам в город и собираются в тайных местах: в подвалах, заброшенных квартирах, пустых цехах. Это, разумеется, экстремистские собрания — как и любые скопления любых людей, если это не очередь и не парад. 

На нас устраивают облавы.

А мы все равно собираемся, чтобы молча обнять друг друга. И так же тихо расходимся.

7.

Говорят, в цирке во время выступления воздушных гимнастов всегда горит красная точка — где-то над головами зрителей, которые сидят на последнем ряду. Оглушительно играет оркестр, слепят прожекторы, ты висишь вниз головой, летаешь и кувыркаешься на большой высоте без твердой опоры под ногами. И держишь взгляд на красной точке, которая задает тебе ориентир: здесь — верх, там, во тьме, — дно или низ, не перепутай. 

Хорошая, актуальная метафора выживания в переходные и неопределенные времена.

Красная точка — это наши ценности, надежды и упрямство строить Новую Беларусь. Еще личный выбор, что делать в эти бесконечные мутные дни. Уехать и остаться беларусом там или сохранить себя и что-то делать для будущего здесь. Моя красная точка — ребенок, которого я ращу, книга, которую я пишу, друзья и единомышленники, за которых я держусь. 

Иногда меня парадоксальным образом накрывает острым переживанием полноты и одновременной хрупкости жизни. Ощущением, что нужно жить, срочно жить, просто жить. Потому что человек очень уязвим, потому что нельзя пройти жизнь насквозь на одних автоматизмах, так и не увидев по-настоящему, насколько могут быть красивы наш мир и люди. 

Беларусы и беларуски, выходившие в 2020-м по всей стране на улицы на принципиально мирные протесты, были невероятно красивы.

Текст: Oльга Валошкина
Опубликовано: 13.10.2022