Память о Холокосте в Германии связана прежде всего с Освенцимом. Образы этого лагеря — например, рельсы, ведущие к баракам, — заставляют немедленно вспомнить об истреблении европейского еврейства; среди миллионов людей, которые ежегодно посещают мемориал в Освенциме (музей Аушвиц-Биркенау), много индивидуальных путешественников и туристических групп из Германии. Места резни на территории бывшего СССР и в странах Балтии не вызывают и толики подобного интереса. В Германии практически забыты бесчисленные ущелья и леса Литвы, Украины, Беларуси и западных областей России, где шли массовые убийства. Но почему?
НЕМЕЦКАЯ ВЕРСИЯ
В Германии не забывают об убитых евреях Польши, а также Западной и Юго-Восточной Европы в немецких концлагерях; куда меньше помнят об истреблении советских и балтийских евреев. Но и культура памяти об Освенциме и о Холокосте как таковом также возникла не сразу.1
Память о Холокосте после Второй мировой войны
Тема Холокоста далеко не сразу после войны стала частью политической культуры Германии. Напротив, многие нацисты сделали карьеру в послевоенной ФРГ; а общество долгое время не порицало преступлений нацизма. В ГДР значительное число убийц-немцев предстало перед судом — но государство позиционировало себя как антифашистское, отвергая всякую связь с нацистским режимом. В отличие от ФРГ, в ГДР политические элиты были скорее готовы признать преступный характер войны, которую Германия вела на Востоке, в том числе и по личным мотивам, — но и там в официальных исторических нарративах послевоенного периода для Холокоста места не находилось. Только начало юридической переоценки нацистской эпохи в конце 1950-х и в 1960-х годах заставило западногерманское общество обратиться к этой теме. Среди наиболее важных процессов — громкий суд над Адольфом Эйхманом в Иерусалиме (1961) и франкфуртские процессы по Освенциму в последующие годы.
Однако к началу 1970-х интерес общественности снова угас и с новой силой поднялся только в конце десятилетия, когда в Германии показали американский телесериал «Холокост — история семьи Вайс». В следующем десятилетии были предприняты решающие шаги, которые и сформировали современный подход Германии к теме Холокоста. В речи, произнесенной 8 мая 1985 года, федеральный президент Рихард фон Вайцзеккер впервые назвал окончание войны освобождением, а не поражением, и почтил память различных групп жертв. В так называемом «споре историков», который велся в 1986 и 1987 годах на страницах немецкой прессы, победили те, кто рассматривал ответственность за Холокост как основу идентичности ФРГ.
Политики в определенной степени последовали совету историков: с 1996 года 27 января стало Днем памяти жертв нацизма. В этот день в 1945 году Красная Армия освободила лагерь смерти Освенцим (Аушвиц-Биркенау) — так что и выбор этого дня подсказывает, что для общественной памяти Германии именно Освенцим стал символом Холокоста. Это нашло отражение и в формуле «Освенцим не должен повториться никогда» (Nie wieder Auschwitz).
Тот факт, что сам Освенцим не был забыт, изначально был обусловлен усилиями бывших польских заключенных. В 1947 году по их инициативе был создан музей. Первоначально он был задуман прежде всего как коммунистический мемориал польского сопротивления, но в 1960-е годы музей приобрел международный статус благодаря серии «национальных выставок», курируемых странами, откуда происходили жертвы преступлений. ГДР отвечала за оформление немецкой экспозиции, которую можно увидеть и сегодня. Наконец, в 1968 году впервые была показана выставка, посвященная убийству евреев.
Без места
Для немецкого общества не существует символа истребления советских евреев, сравнимого с образом Освенцима. Если об этой странице Холокоста что-то и знают, то прежде всего о массовом убийстве в Бабьем Яру2, совершенном членами СС, военнослужащими вермахта и сотрудниками немецкой полиции совместно с украинскими сообщниками 29 и 30 сентября 1941 года возле только что захваченного Киева. За два дня они расстреляли более 33 000 евреев. Это крупнейшая резня за все время Холокоста показывает, что главную роль в преступлениях Германии на советской земле сыграл вермахт.
Есть несколько причин, по которым многие подобные места — например, Дробицкий Яр под Харьковом и IX форт в Каунасе — почти неизвестны в Германии. Во-первых, жертв Холокоста на территории Советского Союза и аннексированных им областей немцы и их подручные часто не отправляли в газовые камеры, а расстреливали сразу после захвата города или села. Лагеря тоже существовали (можно назвать Малый Тростенец в Беларуси), но не в таких масштабах, как в оккупированной Польше. Бесчисленные места преступлений, часто расположенные на окраинах небольших городов, просто физически исчезли, заросли лесом и травой. Кроме того, еще в начале 1942 года штандартенфюрер СС Пауль Блобель получил приказ устранить следы немецких преступлений, особенно в Польше и Украине.
Во многих случаях сделать это не удавалось. Но после 1945 года советское государство не поощряло память о том, что происходило в этих местах во время Второй мировой войны, — в отличие от польского правительства, которое сохранило память об Освенциме. В Советском Союзе воздвигали монументальные памятники, прославлявшие победу в Великой Отечественной войне и героизм советских людей. Эта культура памяти не оставляла места для тех, кто находился во власти немцев и их подручных, тех, кто не имел возможности защищаться.
Без голоса
Люди со всей Европы, выжившие в Освенциме, писали и рассказывали о пережитом. Их голоса постепенно становились достоянием общественности. Яркий пример этого — итальянский писатель Примо Леви, чье произведение «Человек ли это?» было опубликовано в Германии в 1958 году. Кроме того, некоторые из тех, кто выжил и говорил по-немецки, регулярно выступали публично как свидетели истории. Советское еврейство было лишено подобного голоса. Это еще одна причина, по которой трагедия евреев из СССР и стран Балтии менее известна в Германии по сей день.
Свидетельств не хватало, потому что очень мало кому удавалось выжить при массовом расстреле. Кроме того, сыграла роль советская маргинализация еврейских нарративов. Отчасти она связана с антисемитизмом, распространенном в Советском Союзе, — но основная причина в том, что специфика еврейского опыта не вписывалась в господствующее представление о советских народах, равно пострадавших от немецких фашистов. Если в 1943 году еще мог выйти очерк Василия Гроссмана «Украина без евреев»3, то после войны таким текстам уже не было места.
Очерк, который Гроссман написал, когда в качестве военкора рассказывал о продвижении Красной Армии на Запад, ярко демонстрирует контраст между опытом украинцев и опытом евреев. Украинскому народу пришлось оплакивать бесчисленных жертв немецкой оккупации: «Ни в одном украинском городе или селе нет такого дома, где бы вы не услышали негодующего слова о немцах, где бы за эти два года не были пролиты слезы, где бы не посылали проклятий немецкому фашизму; нет дома без вдов и сирот. Эти слезы и проклятия впадают притоками в большую реку народного горя и народного гнева — днем и ночью плывет ее страшный и скорбный гул под украинским небом, почерневшим от дыма пожаров».
Но среди украинского населения, пишет он, остались те, кто мог рассказать свои истории. Уникальность преступления против евреев заключалась в том, что они были уничтожены «только потому, что были евреями». Он пишет об истребленных, опустевших деревнях: «Но есть на Украине села, в которых не слышно жалоб, не видно заплаканных глаз, где тишина и покой, и я подумал, что так же, как молчат козары, молчат на Украине евреи. Нет евреев на Украине. […] Народ злодейски убит».
Кроме того, атмосфера холодной войны осложняла выжившим советским евреям и их потомкам путь к западной общественности. Роман-эпопея «Жизнь и судьба» Гроссмана, в котором он так впечатляюще описал гибель еврейского населения СССР, был опубликован в Германии только в 1984 году — с большим риском, после того как он стал жертвой цензуры в Советском Союзе4.
Без внимания
Но и на те немногие голоса, которые все же прозвучали, в Германии не обращали особого внимания. Так было, например, с артисткой Диной Проничевой, одной из немногих, выживших в Бабьем Яру. Она выступала как свидетельница на процессе против Куно Каллсена и нескольких других эсэсовцев, когда они отвечали за свое участие в убийствах на окраине Киева перед западногерманским судом в Дармштадте. 29 апреля 1968 года она рассказала о пережитых ею чудовищных событиях, но немецкая общественность не проявила особого интереса. Только местная газета Darmstädter Echo отозвалась подробной статьей5. Другие свидетельства, опубликованные позже в ФРГ, например, дневник писательницы Марии Рольникайте о Вильнюсском гетто, практически неизвестны в Германии по сей день6.
И здесь мы подобрались к еще одной причине, по которой убийство советских евреев занимает так мало места в политике памяти Германии, — к вытеснению своей вины. Война против Советского Союза следовала иной логике, чем война на западном фронте. Антибольшевизм нацистов сохранился в ФРГ в форме нового республиканского антикоммунизма в контексте западной интеграции. По окончании войны принято было говорить о «походе на Россию», а большинство солдат не считали себя преступниками, хотя вермахт с самого начала вел настоящую войну на уничтожение. Воспоминания о войне на Востоке были сфокусированы на «Сталинградском мифе» о страданиях немецких солдат, преданных собственным руководством в сталинградском котле. Этот миф перекрывал другие аспекты войны, о которых виновные, как правило, молчали даже в своих семьях7. В Германии сильна была вера в то, что вермахт (в отличие от СС) был «чист» и не участвовал в Холокосте. О чем свидетельствуют публичные протесты и в целом крайне эмоциональная реакция, с которой были встречены выставки Гамбургского института социальных исследований в 1995-1999 и 2001-2004 годах. Там были представлены документы, доказывающие ведущую роль немецких вооруженных сил во множестве преступлений в Восточной Европе — включая Холокост8.
Свести память о попытке уничтожить еврейство Европы к памяти об Освенциме было во многом удобно: таким образом круг преступников можно было ограничить эсэсовцами, занимавшимися усовершенствованием технологий безликого массового убийства в лагерях. Выставки, посвященные вермахту, подкашивали этот нарратив, показывая тесную связь между войной на уничтожение и Холокостом, в том числе и на территории СССР. Они заставили широкую общественность пересмотреть свои взгляды — однако правые и консервативные круги не были готовы к этому даже в 1990-х и начале 2000-х годов. Даже тогда они выступали против того, чтобы найти преступлениям вермахта место в политике памяти.
Восприятие войны с Советским Союзом в Германии продолжает меняться. По случаю восьмидесятой годовщины нападения на СССР федеральный президент Франк-Вальтер Штайнмайер произнес речь, которая привлекла большое внимание прессы. Он указал на невероятные масштабы войны на уничтожение на восточном фронте и отметил, что многие ее события до сих пор слишком малоизвестны в Германии. При этом он упомянул и расстрелы еврейского населения на оккупированной немцами территории Советского Союза9. Остается надеяться, что в ближайшие годы представления жителей Германии о Холокосте перестанут ограничиваться Освенцимом и другими концлагерями.