«Восточной политикой», или «Новой восточной политикой», традиционно называют внешнеполитический курс канцлера Западной Германии Вилли Брандта (1969–1974) по отношению к социалистическим странам Варшавского договора. Придумал или, скорее, сформулировал эту концепцию легендарный представитель Социал-демократической партии, министр по особым поручениям в кабинете Брандта Эгон Бар.
Бар умер в 2015 году в возрасте 93 лет, через год после событий на Майдане в Киеве и аннексии Россией Крыма. В некрологе МИД ФРГ его вспоминали как «архитектора политики разрядки напряженности в отношении СССР в годы холодной войны» и писали, что он был не просто коллегой, но и «близким другом и соратником Вилли Брандта». Незадолго до смерти Бар посетил Москву, где встречался с экс-президентом СССР Михаилом Горбачевым и произнес речь на презентации книги журналиста Вильфрида Шарнагля, в которой тот, в частности, обвинял в раскручивании конфликта в Украине американские власти. Он назвал сложившуюся в Европе ситуацию самой тяжелой со времен послевоенного конфликта востока и запада.
После 24 февраля 2022 года многие в Германии упрекают Ангелу Меркель в том, что она годами потакала Путину, чем способствовала наращиванию у последнего агрессии. Однако в материале для Bundeszentrale für politische Bildung историк Франциска Давис утверждает, что христианская демократка Меркель, вместе с «примкнувшими к ней» социал-демократами в коалиционном правительстве, всего лишь продолжила старую линию, заложенную за десятилетия до нее Социал-демократической партией, в которую входили Брандт и Бар и к которой принадлежит действующий канцлер Олаф Шольц. По мнению Давис, даже сейчас он — и особенно некоторые его однопартийцы — мыслят категориями «новой восточной политики», главной иллюзией которой была вера в то, что через сотрудничество с диктатурой можно добиться ее смягчения.
Восточная политика Германии образца 1970–1980-х долгие годы определяла не только представления немецких социал-демократов, но и весь внешнеполитический курс страны. Связанная с ней фиксация на России оказалась пагубной не только для Украины, но и для нас самих.
27 февраля 2022 года федеральный канцлер Олаф Шольц произнес в Бундестаге нашумевшую речь, в которой провозгласил «смену эпох» в Германии и в Европе: «День 24 февраля 2022 года ознаменовал собой смену эпох в истории нашего континента. Напав на Украину, российский президент Владимир Путин хладнокровно начал захватническую войну, у которой есть всего лишь одна причина: свобода украинок и украинцев ставит под вопрос существование его собственного репрессивного режима. Это бесчеловечно. Это противоречит международному праву. Это ничем и никоим образом не может быть оправдано»1.
Полномасштабное вторжение войск РФ в Украину действительно можно трактовать как «смену эпох», так как оно обернулось попыткой в XXI веке стереть с лица земли суверенное европейское государство. Но речь Шольца еще и демонстрирует, насколько отличаются временные горизонты Германии и Украины. Нет никаких сомнений, что эта беспощадная война разрушила жизни огромного числа людей в Украине: миллионы стали беженцами, тысячи погибли, российские войска сровняли с землей целые города, например, Мариуполь — крупный промышленный центр на побережье Черного моря. Тем не менее все это — лишь эскалация войны, которая началась не в 2022-м, а уже в 2014 году. Лишь полномасштабное вторжение в Украину заставило немецкую общественность вновь вспомнить о российской оккупации Крыма и некоторых частей украинского Донбасса.
Примечательно, что в своей речи Шольц не упомянул о том, что Россия фактически напала на Украину еще в феврале 2014 года, что это нападение тоже было бесчеловечным и что оно однозначно противоречило международному праву. От российской оккупации полуострова больше всего пострадали крымские татары, хотя преследованию подвергались все, кто выступал против насильственного присоединения своей родины к России. Эта перспектива заставила некоторых покинуть Крым2. Дело режиссера Олега Сенцова, похищенного Россией и приговоренного к длительному тюремному заключению, — наиболее известный, но не единственный тому пример3.
Мифологизация восточной политики и радикализация путинского режима
Через шесть лет после российского нападения на Украину и за два года до полномасштабного вторжения в Германии вышла книга «Нам нужна новая восточная политика: Россия как партнер». Ее автором стал Маттиас Платцек, правозащитник из ГДР, с 2002 по 2013 годы занимавший пост премьер-министра Бранденбурга. В книге он подробно объяснял, почему считает необходимым поддерживать российско-германское партнерство4. Примечательно, что Платцек практически не упоминает о многочисленных случаях внутри- и внешнеполитической агрессии России, имевших место после прихода Владимира Путина к власти: военные преступления в Чечне, вторжение 2008 года в Грузию, разгром российской оппозиции, систематические бомбардировки гражданского населения в Сирии во имя спасения бесчеловечного режима Башара Асада — об этом в книге почти ни слова.
Вера в «диалог» и убежденность в том, что тесные экономические связи (например, поставки ископаемых энергоресурсов из России через трубопроводы «Северного потока») важны и отвечают немецким интересам, не были личной фантазией отставного политика, а разделялись значительной частью элиты демократических партий. Эти принципы лежали в основе немецкой внешней политики еще при Герхарде Шредере, который стал канцлером всего за несколько месяцев до назначения Путина на пост премьер-министра. Проектирование «Северных потоков» началось еще до формирования «красно-зеленой» правительственной коалиции, но именно при Шредере и Путине эти планы были утверждены. Стремясь продолжить восточную политику СДПГ времен холодной войны, Шредер в 2001 году также основал форум «Петербургский диалог», призванный способствовать взаимодействию гражданского общества в России и Германии5.
Ангела Меркель практически не вносила новых акцентов в российско-германские отношения и уж точно не стремилась порвать с предшествующей традицией. Ее взгляд на путинскую Россию был куда критичнее, чем у Шредера, но это не вело к радикальной смене курса. 26 марта 2009 года, выступая в Бундестаге по случаю саммита НАТО, прошедшего в Келе и Страсбурге, канцлер от имени правительства заявила, что сотрудничество с Россией в рамках совета «Россия—НАТО» будет возобновлено через несколько месяцев: «Вместе с нашими трансатлантическими партнерами мы рассчитываем на то, что Россия проявит готовность к взаимодействию. Как участники НАТО, так и Россия в целом сталкиваются с одними и теми же угрозами безопасности»6.
Франк-Вальтер Штайнмайер, занимавший пост министра иностранных дел в первом и третьем кабинетах Меркель, был еще более ярым сторонником социал-демократической восточной политики. Так, в 2008 году он стал инициатором «партнерства для модернизации» с Россией и оставался верным идеям 1970–1980-х годов даже после российского нападения на Украину в 2014 году. В декабре 2014 года в интервью журналу Spiegel Штайнмайер дал понять, что лично он «глубоко привержен» восточной политике и продолжит делать ставку на «диалог». Кризис в германо-российских отношениях Штайнмайер описывал в категориях безопасности: «Безопасность в Европе невозможна без России, а безопасность для России невозможна без Европы. Именно поэтому нам нужно восстановить поврежденную архитектуру европейской безопасности»7.
Штайнмайер (бывший министр иностранных дел, а ныне — федеральный президент) вернулся к понятию «архитектуры безопасности» в апреле 2022 года, подводя итог своей внешнеполитической деятельности в свете полномасштабного российского вторжения в Украину: «Мы потерпели неудачу в попытках интегрировать Россию в общую архитектуру безопасности»8. Эта цитата демонстрирует самокритичный подход Штайнмайера, но в то же время показывает, что он остается в системе координат немецкой восточной политики и после 24 февраля 2022 года. Штайнмайер до сих пор исходит из того, что коллективный Запад, Германия или Европа («мы») несут как минимум часть ответственности за эскалацию насилия в Украине, и до сих пор рассуждает в категориях «архитектуры безопасности», в которую путинская Россия все-таки могла быть встроена. Хотя уже в момент нападения на Украину в 2014 году любому должно было стать ясно, что путинский режим как раз и стремится целенаправленно разрушить эту архитектуру. Отношение Штайнмайера-политика к России и его высказывания о германо-российских связях наглядно демонстрируют, что приверженность понятийному аппарату и подходам немецкой восточной политики 1970–1980-х годов стала одним из факторов, повлиявших на формирование стратегии взаимодействия с Россией, которая все больше теряла связь с реальностью.
Темные стороны восточной политики во времена холодной войны
Однозначно положительное отношение к восточной политике СДПГ тесно связано с личностью Вилли Брандта, который почти с самого начала выступал за переосмысление отношений со странами Восточного блока. Брандт как первый социал-демократический федеральный канцлер и сегодня остается консенсусной и объединяющей фигурой для партии. Вторая знаковая личность, с которой в общественном дискурсе до сих пор связывают концепцию «перемены через сближение» и «политики разрядки», — это Эгон Бар, долгое время работавший советником Брандта по внешней политике. В 1963 году, выступая на собрании Евангелической академии Тутцинга, Бар впервые сформулировал эти принципы9.
Первое практическое отражение идеи Брандта и Бара нашли в так называемых «восточных договорах» 1972 года с СССР и Польшей, главная цель которых была в том, чтобы официально зафиксировать сложившийся статус-кво. Считалось, что только разрядка и отказ от прямой конфронтации политических систем откроют путь к переменам в будущем и позволят избежать разделенности континента. Это действительно запустило процесс постепенных преобразований: не только в советско-германских и польско-германских отношениях, но и в отношениях между ГДР и ФРГ10. Еще одним воплощением восточной политики стал знаменитый поступок Вилли Брандта, который в 1971 году преклонил колени перед памятником повстанцам Варшавского гетто. Этот жест стал одним из символов польско-германского примирения, хотя был задуман как дань памяти жертвам Холокоста. Иными словами, на символическом уровне восточная политика тесно связана и с базовыми социал-демократическими ценностями: преодолением национал-социалистического прошлого и стремлением к поддержанию мира в Европе.
При этом СДПГ до сих пор утверждает, что именно проводимая ей восточная политика в значительной мере предотвратила разделение мира на Восток и Запад — об этом, например, говорил Штайнмайер в декабре 2014 года: «Не будь восточной политики, в Берлинской стене не появилось бы трещин»11. Разумеется, прямое влияние восточной политики на падение Берлинской стены оценить очень сложно, однако вряд ли она сыграла существенную роль, так как Советский Союз рухнул в первую очередь под тяжестью внутренних противоречий12. В статье, посвященной событиям 1989 года, польский общественный деятель Адам Михник пишет, что в современной Европе все считают причиной падения коммунистического режима что-то свое: немцы — свою разумную восточную политику, поляки — «Солидарность», а Ватикан — католическую церковь13.
В Германии восточную политику и сегодня оценивают преимущественно положительно (особенно представители послевоенного поколения), хотя при этом и забывают, что с первыми противоречиями она столкнулась уже в 1980-е годы: например, когда в 1980 году в Гданьске была основана «Солидарность» — первый независимый профсоюз на территории социалистического государства. В Тутцингской речи Бар еще настаивал , что именно принятие статус-кво может способствовать изменениям в будущем, и с «Солидарностью» ему пришлось нелегко. В 1981 году, вскоре после введения в Польше военного положения, Бар оправдывал генерала Войцеха Ярузельского тем, что это никоим образом не «путч» и не «хунта», а «крайняя мера, предпринятая государством в рамках его суверенных полномочий»14. На словах Бар выражал поддержку польской освободительной борьбе, говоря о том, что «наши сердца с рабочими», заслужившими «место в истории рабочего движения». При этом его политические симпатии были очевидны: «Поддержание мира через контроль над межконтинентальными ракетами... еще более важно, чем Польша, поэтому политика... должна делаться вместе с мировыми державами, а не против них»15.
Восточная политика сегодня
Приведенная выше формула в различных вариациях продолжала тиражироваться даже тогда, когда радикализация внутренней и внешней политики путинского режима стала абсолютно явной. Ангела Меркель, заявившая после аннексии Крыма, что Путин живет в другом мире и, кажется, потерял контакт с реальностью, тоже не ставила принципы восточной политики под сомнение16. В конце 2014 года она говорила, что ее целью остается «создание структуры европейской безопасности с Россией, а не против России» при одновременном сохранении суверенитета Украины. В этом отчетливо проявилось неразрешимое противоречие восточной политики, которое воплотилось в Минских соглашениях. В них ложь Москвы, будто Россия не является стороной конфликта, а выступает в качестве посредника между «сепаратистами» и украинскими властями, принята на веру. Вторые Минские соглашения стали беспомощным ответом немецкой политики на то, как Россия в виде самопровозглашенных «народных республик» Донбасса создала себе плацдарм, позволяющий Путину при необходимости нагнетать конфликт. Именно это он и сделал 21 февраля 2022 года, признав независимость ДНР и ЛНР, чтобы затем вторгнуться в Украину и попытаться захватить Киев.
Одним словом, нападение 2022 года было продолжением войны 2014 года, и уже тогда прежний подход Германии к отношениям с Россией потерпел крах. «Российское вторжение в Украину положило конец эре восточной политики», — еще в сентябре 2014 года писал историк Ян К. Берендс. По его мнению, рисуя для общественного сознания образ восточной политики, Германия тешила себя удобной иллюзией «безопасности, мира и стабильности»: «Называя ее "политикой мира", мы отметали все сомнения в ее высокоморальности». На практике же эта политика оказалась не в состоянии предотвратить ни систематическое разрушение российских демократических и общественных структур, начавшееся при Путине, ни внешнеполитическую агрессию в отношении Грузии и Украины17.
Напротив, курс на сближение с Россией, проводившийся под лозунгами «диалога» и «партнерства», нанес огромный ущерб отношениям Германии с Украиной и восточноевропейскими партнерами по ЕС. Страны Балтии и Польша выказывали наибольшее раздражение политикой умиротворения России. Символом этой политики стал трубопровод «Северный поток — 2», который Германия отстаивала вплоть до начала российского вторжения, несмотря на многочисленные предупреждения из ЕС и Украины. При том что российские телепрограммы открыто называли ослабление Украины главной целью проекта. Тот факт, что ведущие немецкие политики не хотели замечать очевидную внешнюю и внутреннюю радикализацию России, вызывает раздражение до сих пор18.
При этом следует отметить, что значительная часть населения Германии в отношениях с Россией поддерживала политику последних десятилетий. Даже когда в октябре 2015 года тогдашний министр экономики Зигмар Габриэль поблагодарил российского диктатора за то, что тот уделил ему время «несмотря на сирийский конфликт», это не вызвало большого скандала в обществе19. Сложно сказать, могли ли политики до 24 февраля 2022 года убедить людей в необходимости более решительных действий в отношении России, если бы более точно сформулировали, какая опасность для Европы исходит от нее: в конце концов, до момента российского вторжения политическим консенсусом был отказ от поставок оружия в Украину, а Роберт Хабек, занимавший тогда пост председателя партии «Зеленые», подвергся критике со стороны всех политических сил, в том числе собственных однопартийцев, когда в мае 2021 года высказался за снабжение Украины «оборонительным вооружением»20.
Мы не можем утверждать, что ЕС и США сумели бы удержать Путина от полномасштабного вторжения, если бы проявили большую оперативность и решимость в поставках вооружений в Украину. Однако совершенно ясно, что политика Германии на российском направлении была основана на ложных предпосылках и предположениях, которые не были пересмотрены даже после того, как в 2014 году Россия вопиющим образом нарушила международное право на европейской земле. Зависимость от российских энергоресурсов в последующие годы продолжала только расти, а не уменьшаться. Никто не воспринял угрозу всерьез даже тогда, когда Путин сосредоточил войска на границе с Украиной, открыто отказал ей в праве на существование, назвав ее государственность «исторической ошибкой», а американские и британские спецслужбы предупредили о неминуемом вторжении21. Нынешний федеральный канцлер не был исключением, ведь еще в декабре 2021 года он высказывался против отказа от «чисто экономического» проекта «Северный поток — 2».
Слепые пятна истории
Фиксация немецкой внешней политики на России также привела к тому, что Украину долгое время не рассматривали как самостоятельный субъект. Министерство иностранных дел Германии, скорее, считало ее помехой германо-российским отношениям. Так, в вышеупомянутом интервью 2014 года министр Штайнмайер не только говорил о необходимости придерживаться традиций восточной политики, но и выказывал свое безусловное желание вернуться к добрым отношениям между Россией и Германией. Украина упоминается лишь в контексте «украинского кризиса» и косвенно — как триггер для военных действий со стороны России: Штайнмайер говорит о том, что протесты на Майдане привели к «эскалации» и теперь важно остановить «спираль насилия», при этом не называя российское нападение нападением, а войну — войной и фактически возлагая ответственность за «украинский кризис» на обе стороны. Все это имело слабое отношение к реальности, хотя в интервью министр представил свои слова как «объективный анализ ситуации»22. Дальнейшие события — впадение Германии в еще большую зависимость от российского газа, выдача разрешения на продажу немецких хранилищ газа «Газпрому» в 2015 году и кампания за снятие санкций с России — лишь добавляют штрихи к сложившейся картине23.
Вполне возможно, что другой подход к России, основанный не на идеализированных образах, а на реальных фактах, тоже не предотвратил бы нападение России на Украину. Однако слепота Германии явно усилила убежденность Путина в слабости Запада, что, скорее всего, облегчило решение о полномасштабном вторжении. Но дело, в конце концов, не в России, а в жителях Польши, стран Балтии и, прежде всего, Украины. Пострадав от национал-социалистической Германии, Украина уже во второй раз становится жертвой военного геноцида. Памятуя о Второй мировой войне и истории российско-германского империализма, жители Восточной и Центральной Европы разочарованы тем, что немецкие власти так долго шли на сближение с Россией и игнорировали их предупреждения. Все это заставляет их серьезно усомниться в надежности Германии как партнера. Нерешительность федерального правительства в вопросе оперативных поставок оружия в Украину и не четко артикулированная позиция по отношению к России продолжают подрывать европейскую репутацию Германии. И, самое главное, лишают Украину вооружений, столь необходимых ей для самообороны. Все это можно было сделать иначе.
