Deutschlandfunk Kultur: Подъём АдГ — это «всего лишь» восточногерманский феномен, так сказать, весточка от протестующих, которые совершенно случайно идут в ногу с правой популистской партией?

Корнелия Коппетч: Нет. Действительно, правые популисты особенно сильны в Восточной Германии, но поддерживающие их группы есть и на западе. Кстати, правых популистов можно встретить не только в Германии, они есть повсюду в Европе, особенно в Восточной, а также и в США.

Какова их социальная структура? Там есть верхние и нижние слои? Или как это вообще можно описать?

У них есть сторонники во всех социальных слоях. Они есть и среди элит, они есть и в среднем классе. И в среде малоимущих они тоже есть, хотя там они не преобладают. Вполне можно сказать, что здесь нет типичного классового расслоения, которое обычно определяет степень активности малоимущих слоев в политической борьбе. Здесь налицо своего рода «смычка проигравших». Это значит, что очень разнородные группы внезапно почувствовали себя проигравшими. 

Здесь речь идет не о типичной борьбе за власть и не о переделе экономических благ, а о поиске ответа на вопрос: как, собственно говоря, должно выглядеть наше общество? Каковы его главные ценности? И почему некоторые социальные группы хотят его изменить? Например, космополитически ориентированные группы, которые получили такое серьезное общественное влияние. 

Раз уж вы ставите такой диагноз – «смычка», – то не стоит забывать, что приверженцы АдГ тоже относятся к различным социальным стратам, среди них есть типичные представители верхних и нижних прослоек среднего класса. 

Верно. Тут как раз самое интересное, что все эти группы нельзя сваливать в одну кучу. Среди них есть люди, которых обычно не относят к малоимущим классам.

Наоборот, речь о вполне умеренных слоях общества. В Восточной Германии, например, граждане Дрездена выступают под флагом АдГ.

У нас есть разочарованные кормильцы семьи, далеко не только из малоимущих слоев населения. И разочарованы они, потому что ожидали привилегий, которые в их представлении само собой должны получать те, кто содержат семью. Их роль обесценилась либо из-за того, что они больше не единственные, кто кормит семью, либо потому что женщины на сегодняшний день сами могут себя полностью обеспечить. 

Есть и частные истории разочарования тех, чья карьера пострадала из-за обесценивания их человеческого капитала. Речь, например, об ученых-гуманитариях, человеческий капитал, квалификация и компетенция которых потеряли ценность в результате Болонского процесса, вследствие чего они рассматривают себя как проигравших.

Как так получилось, что эта партия протеста мобилизует своих сторонников выступать единым фронтом, в том числе, с правыми экстремистами? Не так давно мы видели, как лидеры АдГ маршировали на демонстрации в Хемнице практически плечом к плечу с крайне правыми.

Ведь можно было бы ожидать, что эти совершенно нормальные люди, описанные вами, отшатнутся от правых экстремистов, чьи ряды к тому же, как недавно сообщила Служба по защите конституции, постоянно растут. 

Именно это и происходит. Да и в самих партийных кругах понимают, что АдГ выражает мнения самых обычных граждан и представителей среднего класса. Поэтому предпринимаются попытки дистанцироваться от правого крыла.

К тому же ни у кого нет большого желания находиться под наблюдением Службы по защите конституции, поскольку это ставит под вопрос как легитимность самой партии, так и ее намерения представлять средний класс.

Правые политические силы действительно смыкают ряды, когда речь идет об их общем враге – а он им видится в иммиграции и исламе

И в то же время у правых экстремистов и правых популистов есть одна общая тема. Это защита от мигрантов и миграции, особенно из южных стран. Они сфокусированы на антиисламизме, так что можно утверждать: правые политические силы действительно смыкают ряды, когда речь идет об их общем враге – а он им видится в иммиграции и исламе. Оба эти явления представляются им в качестве некоего универсального объяснения всевозможных проблем, возникших в результате глобализации. 

Но последствия глобализации проявились раньше, чем так называемый миграционный кризис или проблема мигрантов, которая так остро встала только с 2015 года.

Вы пишете: «Правый популизм - это реакция на наступление новой эпохи». Как это привести в соответствие с известными нам временными рамками? 

Все встает на свои места, если принять во внимание, что в фигуре мигранта воплощаются все внутренние и внешние изменения в обществе, произошедшие в качестве реакции на глобализацию. 

Так, фигура мигранта олицетворяет как открытие внешних границ, то есть проникновение людей и культур в нашу внутреннюю общественную жизнь, так и внутренние различия. То есть то, что у космополитов называется «многообразие/Diversity».

Оно заключается в том, что у нас больше нет одной ведущей культуры, одной жизненный модели, одного ведущего образца. Наоборот, под одной крышей сосуществует множество различных культур.

При этом образуются различные, можно сказать, параллельные культуры, которые не представляют собой проблемы для космополитов. Но другие социальные группы ощущают утрату своей культурной гегемонии.

В чем особенности космополитизма? 

Культурный космополитизм ставит креативность во главу угла и тем самым полностью соответствует постиндустриальной модели общества. Они подходят друг другу как ключ к замку. 

Это означает, что культурный космополитизм поддерживается с двух сторон. С одной, у нас на Западе добавленная стоимость создается не классическим наемным работником со всеми его добродетелями. Сегодняшняя цепочка создания добавленной стоимости работает благодаря творческому подходу, гибкости, инновациям и, прежде всего, знаниям. Знания явно выходят на первое место.

С другой стороны, глобализация привела к открытию общества и к тому, что культуры смешиваются и гибридизируются. Уже нельзя просто сказать, у нас, мол, есть женщины и мужчины, люди из Германии и из Восточной Европы. Вместо этого приходится оперировать категориями, которые все более пересекаются и накладываются друга на друга. 

Возьмем наш образ жизни в больших западных городах – вполне, надо сказать, комфортный. Но и у него есть свои недостатки и свои темные пятна, например, проблема его легитимации.

Хотя транснационализация уже происходит, мировое сообщество так еще и не сформировалось, не говоря уже о мировом парламенте. Даже Евросоюз, как вы говорите, не очень эффективен.

А значит, этот образ жизни далеко еще не всеми понят, немногие готовы его сделать своим. Он не воспринимается как должное.

Вот именно. Это стиль жизни, который невозможно узаконить политически. Здесь речь идет о социальной группе, то есть о классе космополитов, который представляет собой новую буржуазию.

Этот класс все дальше выходит из инфраструктуры национального государства, то есть из институтов взаимопомощи. В нем довольно значительная доля людей, которые больше не зависят от государственной инфраструктуры, могут застраховаться в частном порядке, посещают частные школы, потребляют знания и культуру.

Все это стоит денег. И не все могут себе это позволить. Не в последнюю очередь понятие «гражданин мира» связано с туризмом, то есть с космополитическим потреблением «культовых» точек на карте мира. 

А что это означает для правого популизма, который, судя по всему, ощущает, что высший сегмент среднего класса, назовем его пока так, тоже играет свою роль в формировании этого неравенства?

Одни заведомо имеют доступ к таким ресурсам, как образование, или получают его, оплачивая обучение в частных школах. Именно образование как культурный капитал играет ключевую роль для этого сегмента. Тем самым положение тех, кто не имеет доступа к образованию, только ухудшается.

Верно. И правые популисты настроены отрицательно и ведут яростную борьбу с подобным космополитическим стилем жизни. Например, они высмеивают туалеты унисекс или заявляют: «Мы хотим есть как нормальные люди, а не садиться на вегетарианскую диету». 

Госпожа Коппетч, подобная борьба с космополитическим образом жизни, по сути дела, направлена и против существующих политических партий, ведь именно он и поддерживает эту систему. Так появляются люди, которые ощущают себя выброшенными из политического процесса и чувствуют, что политика уже не смотрит в их сторону.

Безусловно. Получается, что не только культурная матрица этих людей теряет вес в обществе, но и их политические взгляды все хуже представлены в партийной системе. Это связано с тем, что партии — устоявшиеся партии, прежде всего, конечно, «Зеленые», но также ХДС и СДПГ — за последние десятилетия все более принимают за основу образ жизни левых либералов и отвечают на запросы прежде всего этих групп избирателей, тогда как запросы других групп остаются без ответа. 

Партии за последние десятилетия все более принимают за основу образ жизни левых либералов и отвечают на запросы прежде всего этих групп избирателей

Социал-демократы давно уже говорят, что им нужно более решительно представлять интересы рабочих. Но это, на самом деле, всего лишь слова, потому что рабочих уже не существует в том смысле, в каком они были характерны для эпохи индустриального модерна.

Рабочие теперь присутствуют во всех социальных стратах. На заводах Opel работают в три смены люди, которые зарабатывают 5 тысяч евро (до налогов). Есть обычные квалифицированные рабочие, но они, собственно говоря, принадлежат к среднему классу.

И у нас есть трудящиеся прекариата, которых не представляет никто, это временные работники, рабочие на уборке урожая, на сезонных работах, охранники в частных агентствах безопасности и многие другие.

С другой стороны, есть группы людей, которые считают, что такие традиционные партии, как ХДС, их больше не представляют. Их взгляды более консервативны, они не находят ничего общего с либеральным образом жизни или либеральным политическим стилем Ангелы Меркель.

Вот такие разношерстные группы могут объединяться в политическую оппозицию на платформе АдГ.

На какой теме АдГ — или правые популисты в целом — набирают очки у электората? Конечно, на теме народа; конечно, на теме нации. Что они, собственно, говорят? 

Прежде всего – пытаются вызывать негодование по отношению к элите, заявляя: «Все в стране пошло наперекосяк, и для начала мы вам придумаем оппозиционный нарратив».

И здесь речь идет о проработке всех концепций, которые фактически направлены против глобализации. Они не всегда одни и те же. Например, такая мысль:

«У нас проблема с Европой и растущим влиянием Брюсселя». Или такая: «Нам не нравится, что большой бизнес всюду рулит, и мы хотели бы, чтобы компании предпочитали брать на работу местных жителей».

В Германии это не так ярко выражено, потому что ее экономика от глобализации только выигрывает, причем выигрывает как нигде. Но у Трампа в США эта тенденция весьма заметна. Очевидно, что речь идет, в том числе, и об экономической самоизоляции национального государства.

Или вот в Великобритании: «Вернуть себе контроль».

Именно. Конечно, «Брекзит» — это прекрасный пример экономического национализма правого толка. Сюда можно отнести и попытку восстановить старые иерархические привилегии, например, белых американцев, чьи традиционные ожидания превосходства больше не реализуются, или мужчин, которые чувствуют, что их общественная значимость упала в результате роста влияния женщин.

Значит, у нас есть различные линии конфликта. Уместно было бы сказать: если налицо столько потенциальных конфликтов, то они будут разъедать общество. Что же придет на смену тому, что сегодня называется обществом?

Мы видим, как разваливается наш главный нарратив, а именно – идея общественной солидарности. Когда люди чувствуют, что им как будто нет места, или когда нарративы, идентичности и образы жизни, которые им предложены, больше не соответствуют их собственному восприятию реальности, тогда группы людей начинают замыкаться в себе.

Появляется то, что обычно называется «политикой идентичности». В принципе, это просто отказ от участия в общественном договоре под лозунгом: «Мы – сами по себе. Интересы нашей группы – превыше всего». Например, интересы белого населения, мужчин или интересы Восточной Германии.

На мой взгляд, и политика идентичности, и популизм правого толка, постулирующий политику идентичности применительно к народу или к Германии, — все это реакция на разрушение общественного согласия и солидарности. 

И политика идентичности, и популизм правого толка — все это реакция на разрушение общественного согласия и солидарности

По крайней мере, правые популисты так и говорят: «Мы хотим обратно в новую общность». Но солидарность, которую они предлагают, плоха тем, что она обязательно кого-то исключает.

Правые популисты с их нарративом нации исключают мигрантов. А другие, прежде всего сторонники политики идентичности, например, среди белых людей или мужчин, выстраивают свою иерархию так, что она становится совершенно неприемлемой для тех, кто остается за бортом. 

Что это означает для тех конфликтов, с которыми мы уже столкнулись или которые наc еще ждут? Все время ощущение, что они становятся как-то жестче, заостряются, проходят тяжелее, причем не только в политике, но даже в семье.

В последние несколько лет видно, что эмоции всюду накаляются; что рациональная архитектура неолиберализма местами рушится, потому что постоянно прорываются аффекты такой силы, какой никто не ожидал. 

Ярость, с которой сейчас ведутся политические споры с обеих сторон, или иррациональное почитание новых святых, таких как Грета Тунберг или капитан Карола Ракете...

Это усиливает тягу к иррациональному, потому что вдруг чувствуешь: в нашем обществе накопилось много, очень много проблем.

Сегодняшняя общественная модель с ними не справляется. Поэтому мы ищем выдающиеся личности, фигуры героев, которые станут нашими спасителями и избавителями.

И вот начинаются совершенно иррациональные истории, как с Гретой Тунберг, когда, по сути дела, ребенка объявляют героиней. Самые неожиданные фигуры внезапно говорят о чем-то, чего другие не осмеливаются сказать, а именно, что само существование нашего общества под угрозой.

Ну что же, вот звучат эти неожиданные голоса. А что же нам делать с этими конфликтам? 

Вряд ли поможет показывать пальцем на других и пафосно читать мораль, как это делалось в последнее время. 

И мы не сдвинемся с места, утверждая, что все сторонники АдГ — нацисты. Нельзя закрывать глаза на то, что существуют мотивы и веские причины, по которым люди присоединяются к таким протестным движениям.

С моей точки зрения, необходимо исследовать их подоплеку, чтобы дать людям возможность иначе говорить о темах, которые в интерпретации АдГ превращаются во враждебность к миграции, расизм и т.д.

Это означает, что нам необходимо по-настоящему осмыслить историю ГДР, хотя бы потому, что у нас есть большие группы сторонников АдГ на востоке Германии.

Этим, с моей точки зрения, мы во многом обязаны западным элитам, которые вторглись в восточные земли и подчинили себе их общественную жизнь.

Западные элиты вторглись в восточные земли и подчинили себе их общественную жизнь

Сыграло свою роль и то, что Служба управления госсобственностью в Восточной Германии наделала много глупостей, и теперь необходимо разобраться, что именно было сделано неправильно.

То же самое, разумеется, относится и к другим группам, которые были маргинализированы в результате всех этих изменений. Здесь необходимо найти консенсус относительно того, нужна ли нам неолиберализация всех аспектов жизни.

Кроме того, надо что-то делать, например, с тем, что мы живем в ЕС, который делает все возможное для либерализации рынков, но почти ничего не сделал для создания социального плана, солидарного общества на уровне ЕС, другими словами, для реформы социального законодательства.

Таким образом, нам нужна концепция того, как должен работать ЕС по ту сторону рыночной модели. 

Это ваш подход к провозглашению так называемых европейских ценностей, про которые я до сих пор не совсем понимаю, что именно они означают.

Верно. По сути дела, эти ценности и не могут существовать, покуда у нас есть множество различных обществ, каждое из которых имеет свои собственные идеалы, свой собственный язык и культуру. Нельзя получить такие ценности из ничего, нельзя их просто провозгласить. Я полагаю, что об этом не может быть речи.

Речь идет о том, что понятие общности ценностей либо слишком идеалистично, либо слишком абстрактно сформулировано. На самом деле, прежде всего нужно, чтобы европейская интеграция свершилась на уровне социальной справедливости.

И, возможно, даже придется поставить свой собственный космополитический образ жизни на более прочную нормативную основу, чтобы фактически создать пространство, в котором возможно разнообразие, в котором права человека можно было бы вновь воспринимать как универсальные.

Несомненно. Уже сейчас можно задаться вопросом, к примеру, как мы пришли к мысли, что ради окружающей среды следует упразднить дизельные автомобили, в то время как самолеты продолжают летать по всему миру.

То есть понятно, что нас заносит на повороте. Или: почему, собственно, космополиты так уверены, что они сами разные и ценят разнообразие культур. Ведь на самом деле они всего лишь потребители этнических товаров и продуктов. В конечном счете, идея диверсификации для них решается через деньги на уровне экзотического потребления.

Деньги действительно всегда помогают решать вопросы. Однако нельзя понимать сосуществующие культуры просто как мирно соседствующие фольклорные формы, поскольку именно культура всегда становится той силой, которая устанавливает и легитимизирует правила игры в обществе.

Когда встречаются разные культуры, возникают конфликты вокруг того, кто на самом деле задает тон на конкретной улице, кто главный в конкретном районе.

И вот здесь те люди, которые действительно живут рядом с мигрантами, сталкиваются с совершенно иным уровнем конфликтов, чем космополиты, которые по-настоящему имеют дело с мигрантами только в сфере услуг. 

Корнелия Коппетч, Gesellschaft des Zorns («Общество гнева»)
Билефельд 2019