И ГДР, и Советский Союз занимали особое место в мире. Маленькую ГДР постоянно сравнивали с Западом из-за ее пограничного положения и наличия государства-близнеца. СССР, наоборот, был огромной коммунистической супердержавой. Обе страны исчезли с географической карты. Но ностальгия по прошлому в каждой из них стала принимать собственные формы.
С распадом социалистического блока и восточные немцы, и жители бывшего СССР оказались в состоянии свободного падения. Но удар по бывшим гражданам ГДР оказался слабее: их подхватила система социальной поддержки уже объединенной Германии. Падение бывших советских граждан оказалось куда ниже, и их никто не подхватил. Пусть даже Россия считала себя правопреемницей Советского Союза, все равно она в мгновение ока лишилась статуса сверхдержавы, господствующего положения в Восточной Европе, рынков сбыта и репутации нелюбимого, но уважаемого босса. В отличие от других стран восточного блока в России граждане не могли возложить ответственность за разруху и беспредел на другое государство.
После 1989 года границы открылись и стены пали. Но оказалось, что у Востока совсем иные представления об истории, чем у Запада. В этих представлениях сталинизм играл более важную роль, чем национал-социализм (который называли фашизмом), а Холокост почти не упоминался. Кроме того, вскоре на поверхность стала выходить ностальгия, вызванная раздражением от новой жизни: только-только избавившись от диктатуры партии, граждане оказались лицом к лицу с взорвавшими общество приватизацией и «турбокапитализмом». Жизнь при социализме начала представать перед ними в выгодном свете1. Наполнение и суть ностальгических практик в разных странах отличалась2.
В постсоветской России государство оказалось неспособным выполнять свои обязательства перед гражданами: зарплаты и пенсии систематически не выплачивались месяцами. Подобного опыта кризиса 90-х восточным немцам удалось избежать. Зато в России не было толпы так называемых «бессервессис», которые пришли на места гэдээровских функционеров. В России на вершине теперь уже приватизированной власти остались все те же представители старой элиты или их дети. Представление о преемственности государства, стиля управления и коммуникации, а также роль авторитета станут очевидны любому, кто посетит сегодня российскую школу. Историческая политика по сей день остается государственной монополией. Российское руководство умело использует ностальгию как политический ресурс и все активнее стремится к тому, чтобы восстановить утраченный статус великой державы.
Официально провозглашенные ценности против предметов повседневного быта
Ностальгическая тоска по «безопасному миру, справедливому обществу, настоящей дружбе, взаимной солидарности и общему благополучию, одним словом, тоска по идеальному миру»3 в России проявляется прежде всего в детских воспоминаниях, любимых блюдах и в официальной позиции государства по поводу главных ценностей — безопасности и солидарности. В Восточной Германии, напротив, эта тоска воплотилась в отношении к предметам повседневного быта.
Особая роль материальной культуры возникла неслучайно. Наиболее стойким соперничество двух стран-соседок во времена холодной войны оказалось в мире вещей и товаров. Предметы повседневной жизни имели политическую коннотацию. Если западные немцы с сочувствием и пренебрежением воротили нос от гэдээровских товаров и их «Красивого единого дизайна» (так же называлась выставка 1989 года), то во всех социалистических государствах западногерманские товары считались высшим символическим капиталом. Этот фетишизм распространялся даже на представителей руководящей элиты: Брежнев ездил на «мерседесе», а семейства Хонеккеров и Мильке окружили себя в Вандлице западногерманскими стиральными машинами и японской электроникой. В это самое время их отчаявшиеся сограждане тайком листали передаваемый из рук в руки каталог одежды Neckermann, но лишь те, у кого были родственники в Западной Германии, могли надеяться однажды подержать товары с картинки в руках.
Удивительно, как быстро витрины гэдээровских универмагов, наполненные нелюбимыми прежде товарами, превратились в объект тоски и трепетных воспоминаний4. И, напротив, менее удивителен тот факт, что потом западногерманская продукция не оправдала возложенных на нее ожиданий. Вожделенные фирменные товары очень скоро потеряли свою символическую ценность. Во-первых, они стали доступны в избытке; во-вторых, оказались слишком дороги; а в-третьих, качество тех вещей, которые можно было себе позволить, оставляло желать лучшего. Вскоре тоска по товарам из утраченного социалистического прошлого начала играть ту же роль, что еще недавно — страсть к западногерманским.
Однако такая зацикленность на вещах, то есть материальных объектах, оказалась сугубо восточногерманской особенностью, которая не нашла точного аналога в России. Это можно объяснить разными причинами.
В ГДР, в отличие от России, множество составляющих повседневной жизни — например, электроприборы, одежда, автомобили, документы — в одночасье стали непригодны. В ходе воссоединения Германии многие из привычных товаров исчезли с полок магазинов, потому что никто больше не хотел их покупать. На фоне этих радикальных перемен многие люди (в основном среднего возраста) начали собирать исчезающие предметы быта.
Болезненный опыт с документами Штази
Предметы быта, прежде имевшие политическую коннотацию, приобрели новое, эмоциональное значение. Этому поспособствовал болезненный опыт, связанный с открытием архивов Штази. В последние годы ГДР ее граждане идентифицировали себя не с государством, а с отдельными и любимыми кругами общения, в которых царили социальное равноправие, дружба и солидарность. Однако, как выяснилось, как раз эти круги были полны секретными агентами Штази и активно использовались для взаимной слежки и доносительства. Это усиливающееся разочарование окончательно уничтожило иллюзии о нахваливаемой в ГДР солидарности. Не в последнюю очередь именно по этой причине практики эмоционального воспоминания сфокусировались именно на вещах5.
Предметы быта стали олицетворять и символизировать социалистический опыт идентичности6. Коллекционируя их, бывшие граждане ГДР пытались вернуть себе контроль и право на интерпретацию произошедших перемен, создавая для своего самосознания и понимания итогов собственной жизни «временную капсулу».
В 90-х годах на полках бесчисленных частных музеев культуры ГДР скапливались старые телевизоры, магнитофоны и резиновые космонавты. Люди больше не хотели хранить у себя эти предметы, но и выбрасывать их — тоже. Музеи предложили решение: сдать их, как на кладбище. Там они сохраняли свое достоинство, оставались в своем роде полезными и передавали знание о культуре ГДР последующим поколениям. Не все было напрасно: здесь покоятся достижения жизни граждан ГДР7.
Мания коллекционирования, частная и официальная музеализация ГДР — то, что фундаментально отличает ностальгию по ГДР от ностальгии по СССР. В России не было того обесценивания биографического опыта, которое в полной мере испытали на себе граждане ГДР после 1989 года8. В постсоветской России материальные условия жизни менялись не так быстро. Здесь не было таких эпических персонажей периода воссоединения Германии, как радующаяся своему первому банану Зонен-Габи. Покупательная способность была ниже, а таможенные пошлины на западные товары — выше. К тому же приватизация предприятий проходила медленнее, так что советские производства работали дальше. «Волги» и «москвичи» все еще ездили по дорогам, а квартиры пожилых людей до сих пор обставлены советской мебелью. Предметы быта советского времени не сдавались в музеи, а использовались дальше в повседневной жизни.
Советские вещи: не музейные экспонаты, а предметы быта
Именно поэтому в постсоветских ностальгических практиках речь идет больше о символах, служащих спусковыми механизмами воспоминаний и эмоций: о блюдах советской кухни, изображениях и шлягерах. Бывшие граждане СССР до сих пор ищут «тот самый вкус» в новых вариантах любимых фирменных продуктов того времени. Такие продукты, как молочный шоколад «Аленка», индийский чай, советское мороженое (пломбир), торт «Птичье молоко», докторская колбаса или плавленный сырок «Дружба» часто были в дефиците, а теперь напоминают одновременно и о бесконечных очередях, и о солидарности в добывании дефицитных товаров. И, наконец, о государственной заботе о гражданах.
Через приготовление и потребление ностальгических блюд опыт может быть воплощен, заново пережит и разделен с другими. Телевизионный канал «Ностальгия», основанный в 2004 году, не только показывает любимые советские фильмы, но имитирует советский формат телевещания и даже структуру программ советского телевидения9. Самая известная советская певица Алла Пугачева все еще дает концерты. Да, предметы быта советского времени тоже играют определенную роль, но только в виртуальных реконструкциях «СССР 2.0» в интернете10 и в группах в социальных сетях (ЖЖ, ВКонтакте или Одноклассники)11.
Ностальгия по Советскому Союзу как мейнстрим
В основе постсоветских ностальгических практик, таким образом, лежат моральные ценности, такие как солидарность и доверие, которые были необходимы для поддержания жизненно важных личных связей и теперь тесно связаны с воспоминаниями о советской повседневной жизни. В России нет ведомства, аналогичного публичному архиву Штази, которое могло бы разрушить эту картину. Если масштаб доносительства в СССР был соизмерим с системой «неофициальных сотрудников» Штази, то информация об этом не была обнародована. Основные достижения Советского Союза вспоминаются до сих пор: победа во Второй мировой войне, успехи в освоении космоса, а также счастливое советское детство. У них более долгий «период полураспада», чем у тех успехов социализма на мировой арене, которых достигла ГДР. Имя Гагарина до сих пор известно всем, а героев ГДР, таких как Зигмунд Йен, уже забыли. Возможно, это связано также с тем, что разговоры о переменчивом феномене «остальгии» уже поутихли, в то время как ностальгия по СССР проходит различные стадии развития и остается на сегодняшний день мейнстримом и частью официальной исторической политики России.